Загрузка…

Мы сидим на ступеньках в падике и взахлеб обсуждаем свои приключения. Она рассказывает, какие виды строительной техники собирает в своих гаражах. Есть у нее эта страстишка – собирать необычные машины. Мне не понять, но я рад, что у нее есть хобби.

Я рассказываю про таблетки. Я чертовски скучный человек, и, если вам не повезет со мной столкнуться, я буду рассказывать про таблетки. Но она слушает, положив ящик мне на плечо. Экран светится розовым светом. Показывают горы.

- … И знаешь, чертовски лень что-либо делать, сутками сижу,скоро к стулу прирасту…

Она кладет ладонь мне на грудь прерывая:

- Ты же знаешь, зачем ты здесь?

Я сглатываю образовавшийся ком в горле. Беззаботная болтовня позволяла отвлечься.

- Твое лечение начинает работать. Тебе пора брать себя в руки, жить в свое удовольствие, полноценной жизнью. Я тебя торможу. Поэтому я не показывалась так долго, надеялась, что ты просто забудешь обо мне и пойдешь дальше… Но, видимо, нам придется официально прощаться.

Я гнал от себя эту мысль. Но она права.

- Психоз сильно ранил тебя, но пора через это переступить.Ты не можешь всю жизнь с этим носится. А пока я рядом… Ты никогда не будешь единым целым. Ты так и останешься рас-ще-пле-нным – произносит она по слогам. Это я знаю тоже. Я думаю возразить, но она читает мои мысли и мои возражения несостоятельные. Я не знаю, сам я пришел к этому выводу, или она вложила мне его в голову. Вообще разговор, произнесение слов – чистая формальность. Мы можем просто обмениваться мыслями. Но так… Уютнее, что ли.

- Я пряталась столько времени, но поняла, что сам ты на это не решишься. Тебе пора бросать это сумасшествие. Становится обывателем, без голосов в голове, делать карьеру, зарабатывать деньги, вот это вот всё. У тебя есть лечение, ты знаешь, куда двигаться – при этих словах она встает, сбрасывая куртку на пол. Она выглядит худой и замученной, видимо, прятки лишали её сил. В стене перед нами возникает дверь. The Дверь в моем сознании выглядит как проход в кабинет главного врача – обитая войлоком, с железной ручкой, на ней табличка, но надпись не прочитать – она стерта. Подойдя к двери, она оборачивается на меня, и я знаю, что она улыбается – жалко, затравленно, со страхом. Я пытаюсь представить, какого это – начать существовать, только что бы узнать, что ты болезнь и должна уйти. Телевизор показывает белую комнату, в которой мы провели часы, общаясь и строя планы. Кажется, она ностальгирует. Тонкие пальцы начинают поворачивать ручку двери.

Ветка А.

Я киваю. Она права. Мы взрослые люди и должны действовать разумно. Впереди много работы. Не буду же я до старости жить с голосом в голове? Я поднимаю руку, в знак прощания. Решился бы я на её месте сделать это? Насколько мужественным надо для этого быть? Наверное, из нас двоих ей надо было быть мужиком. По экрану пробегает полоса помех. Она открывает дверь, за которой – абсолютно непроницаемый, «густой», белый свет. Она делает шаг и тут же исчезает в белом облаке. Вот и все. Всё кончилось. Все еще не веря своим глазам, я выхожу из подъезда и подхожу к вернувшейся волге. Водитель сочувственно предлагает сигарету:

- Что, отшила, да? Я же говорил, цветы купи…

Ветка Б.

К черту. Я не могу себе этого позволить. Вскочив, и чуть не упав, я подбегаю, и с ноги бью по двери, отчего она растворяется в стене. Я безнадёжен.

Она смотрит на меня с радостью и печалью одновременно. Мы просто стоим в тишине, и я держу её за руку.

- Такое ребячество… - говорит она смущенно, но довольно.

- Я не могу тебя отпустить. Я идиот. – пожимаю я плечами.Она шутливо стукает меня по голове ладонью.

- Не ругай себя… Спасибо. Ты действительно очень зря это сделал… Но спасибо.

Оставшееся время мы подчеркнуто говорим о разной ерунде. Она просит больше общаться с людьми, следить за собой, заниматься спортом. Я пересказываю книги, которые читал. Она читала их со мной и знает их содержание, но все равно слушает. В какой-то момент она спрашивает:

- Почему ты перестал рисовать?

- Оно все равно никому не надо – отвечаю я.

- Мне надо – говорит она почти шепотом – для меня это очень,очень важно.

Я знаю. Я думал, если она уйдет, положить болт на все, но теперь… Видимо, придется продолжать. Ей это нужно.

— Это наше с тобой, общее дело – продолжает она очень тихо – мы вместе рисуем, это же здорово, правда?

Ты просыпаешься. Утро начинается необычно – тебе хорошо. Ты рад, что проснулся и существуешь. Пораженный этой ситуацией, ты проверяешь руку – только чтобы убедиться, что пальцев пять. Ты не помнишь, когда в последний раз пробуждение тебя радовало. Где-то в детстве? А еще ты не помнишь, как оказался в квартире. Квартира кажется незнакомой, будто ты пробрался в чужую и заснул там. Ах да, у тебя же проблемы с памятью теперь. Не то чтобы раньше она была хороша…

Из квартиры, как ни странно, ничего не пропало за время твоего отсутствия. То ли никто не заметил, что она открыта, то ли побрезговали заходить, почувствовав амбре нестиранных вещей. Оглядев квартиру и убедившись, что все в порядке, ты начинаешь собираться. Покопавшись в вещах, ты находишь единственное, достойное ношения – зимний камуфляж и ушанка. Не сезон, конечно, но ко всему остальному ближе, чем на два метра подходить опасно. Придется вариться.

Странное чувство уверенности наполняет тебя. В кои-то веки ты сам хочешь что-то сделать – не внешняя сила, не чувство вины или страха тащат тебя по жизни – ты хочешь сходить в военкомат и покончить с этим. Стать свободным человеком.

Пока ты идешь по улице, ты не устаешь удивляться – как красиво вокруг. Ты ходил по этим переходам всю жизнь, но никогда у тебя не было позыва остановиться и просто посмотреть на залив. А что, у обычных людей всегда так? Ты пожимаешь плечами. Кто их знает, этих обычных людей. С противоположной стороны города раздается залп орудий. Начался плановый артобстрел. Ровно в 9 часов, как всегда. Сегодня Харбину опять прилетит. А потом прилетит от них нам – но это уже в 11. Ты радуешься, что живешь в центре и можешь не прятаться в бомбоубежище по три раза на дню. На большее у них не хватает дальности и снарядов.

Остальной день наполняет бумажная волокита. Ты ходишь в паспортный стол, относишь справки, получаешь печати, вручаешь расписки, бюрократия довольно урчит. После всех мытарств ты получаешь его – военник. Из него ты узнаешь, что годен в случае мобилизации быть библиотекарем и смотрителем клуба. И будут падать ядерные боеголовки, земля - плавиться под ногами, боевые блохи, разносящие чуму, будут застилать пол – а твой скелет будет протягивать книгу сослуживцу, растекшемуся лужей на асфальте. Проходящий мимо герой в силовой броне прослушает аудиокассету с твоими последними словами о том, что раскупили всю туалетную бумагу, и скажет с восторгом: «Атмосферно!».

Обходя всех этих людей в военной форме, ты погружаешься в размышления – получился бы из тебя солдат? Хватило бы тебе духу убить человека? У твоего отца хватало. Интересно, скольких он убил? Как он погиб? Семёныч всегда говорил об этом полунамёками, но насколько ты помнишь, он числился без вести пропавшим, и никто не видел, как именно он погиб. Когда тебя, еще школьника, в военкомате спрашивали, кем ты хочешь быть, ты говорил, что полководцем. Сидеть на заднице в штабе, рисовать стрелочки на карте, получать ордена. Так ты себе это представлял. Оказалось, что придется сидеть на заднице в библиотеке. Отслужу, буду мужик, ветеран книжных войск, рыцарь пера.

От размышлений тебя отрывает звонок. На том конце несуществующего провода – Винт, который возмущенно спрашивает, почему ты еще не у него. Ах да. За тобой должок за все эти сигареты. Надо порадовать товарища вниманием.

Вы сидите у костра, в ночи. Она положила голову тебе на колени и, кажется, спит, а ты расчесываешь её волосы и напеваешь колыбельную, которую слышала когда-то от гостьи из будущего. Вокруг вас раскиданы куски металла – после многодневных тренировок, девочке удалось создать свою корону. Она ей пока велика, но в будущем будет в самый раз. Только у нее не будет замка, где её можно было бы носить. Зачем нужна корона в траншеях?

Ты знаешь песню только до середины, потому что в свое время заснула на этом моменте. Как оказалось, после этого тётя просто начнет её сначала, потому что тоже не знает текст дальше. Ты поешь её уже по третьему кругу и знаешь, что ребенок спит. Песня - о жене рыбака, с тоской смотрящей на морскую гладь и заклинающую волны быть милостивыми к её супругу. Когда-то, века назад девушки приморских народов пели её, чтобы развеять собственную тоску и попытаться уговорить стихию. К какой стихии обращаться тебе за помощью? Ты поеживаешься на холодном ветру и умолкаешь. Перед тобой величественно течет Волга, на другой стороне реки, в тумане, маячат силуэты мертвецов, бесцельно бродящих у глади воды. Присутствие живых привлекает их, они собираются у кромки воды, машут тебе, что-то кричат, но ты не слышишь, только плеск воды доносится до твоих ушей. Ты неуверенно поднимаешь руку и машешь в ответ. Мертвецы на том берегу реки все прибывают. К сожалению, река слишком широкая, и ты не можешь их рассмотреть. А даже если бы и могла – ты не знаешь этих людей. Все это какие-то родственники, одноклассники Стаса или случайные люди, которых тот увидел развороченными снарядом на улице. Жертвы автомобильных аварий. Трупы по телевизору. Возможно, они думают, что ты – это он, и хотят пообщаться, хотят напомнить ему, что они существовали, хотят его внимания. Какое разочарование, это всего лишь ты. А кто ты?

Этот внезапный вопрос ставит тебя в тупик. Ты гладишь волосы своей маленькой версии и бесцельно таращишься взглядом на копошение силуэтов на той стороне реки. Кто ты такая? Как ты здесь оказалась? Если бы ты была Стасом, ты бы сделала сейчас проверку, но ты никогда не была вне сна, так что это не имеет смысла. На тебя накатывает острое состояние дереализации – тебе начинает казаться, что ты лишь чья-то фантазия, персонаж фикшена, никогда не существовавший в реальности. Вместе с чувством нереальности происходящего приходит паника. С тобой никогда такого не было раньше. Кто ты?

Хватаясь за соломинку, ты начинаешь перечислять – я Императрица,я кусок психики, я… Болезнь? Существую ли я на самом деле, или я просто защитный механизм чужого мозга, реакция на психологическую травму? Может ли быть трещина на зеркале самостоятельным субъектом, или она просто часть зеркала?

Ты чувствуешь нарастающую, давящую панику. Дыхание спирает в груди, хочется сжаться и кричать или резать себя, чтобы почувствовать реальность происходящего. Я – тётя из сна ребенка во сне. Я – кусок сознания, расщепленного требованиями среды, я…

Ты понимаешь, что не помнишь, как здесь оказалась. Сколькотвремени ты здесь? Тебе надо было что-то сделать, что-то важное… Ты оборачиваешься и начинаешь считать шипастые короны, раскиданные по всему побережью. Раз, два, десять, тридцать, шестьдесят… Как долго вы здесь находитесь?

Ты понимаешь, что память постепенно ускользала от тебя последние дни, и ты не обращала на это внимания до этого момента, когда, внезапно заметив это, не потеряла почву под ногами. Все побережье завалено искорёженным металлом. Должно быть, это заняло недели, но ты все-таки научила её. Наверное, из тебя бы получился хороший учитель. Училка. Сидела бы в классе, возилась с детьми… Возможно, у тебя был бы муж и свои дети. Возможно, у тебя была бы нормальная жизнь. Ты смотришь на мирно спящего ребенка в короне и пытаешься вспомнить свою реальную жизнь. Можно ли это назвать жизнью? Твоя память – будто засвеченная пленка. В целом ты угадываешь картинку, но не видишь деталей.

Вот ты раз за разом лечишь раненых слуг. Почему они тебе служат? Потому что ты Императрица? Почему ты важнее чем они? Ты не помнишь.

Вот ты сидишь за столом, и тебя придавливает чудовищной тоской. Ничего не изменилось – просто тебе прилетают чужие эмоции. Почему он не может их чувствовать сам? Ты не знаешь.

Вот мальчик Стас распарывает тебе живот штыком. Тебе не больно, но ты плачешь. Почему ты не можешь умереть? Тебе не дают.

Почему все твое существование должно завить от другого человека? От его чувств, от его опыта, от его удач и поражений? Ты не рулевой своей жизни, ты лишь декорация в чужой. Актер второго плана. Персонаж.

Ты останавливаешься посреди улицы. Прохожие недоуменно оглядываются, а ты стоишь и тупишь в пустоту. Тебе только что кто-то звонил – рука сжимает телефон. Ты точно помнил, что с кем-то говорил, произносил слова… Кто это был? Ты не помнишь. Порывшись в телефоне, ты обнаруживаешь, что это был Винт. Ты не помнишь этого разговора. Ты как будто выпал из реальности на несколько секунд и забыл, что происходило только что. В смятении ты достаешь руку. Пять. Очень странно. Можно, конечно, ему позвонить и спросить, о чем вы говорили, но это будет слишком тупо. Здравствуй, у меня Альцгеймер в тридцать лет, что я только что тебе говорил?