Я выхожу из кельи. Она сидит, подперев подбородок рукой, и, не мигая, таращится в экран. Заметив меня, говорит хрипло:

- Давай больше не будем об этом говорить.

Я пожимаю плечами. Когда речь идёт о том, чтобы о чем-то не говорить, я в первых рядах.

— Вот и отлично. Итак, я хотела тебе кое-что показать.

Она поворачивает ко мне экран.

- Да, это шестерня. Видал, спасибо.

- Нет, я хочу объяснить. Когда объясняешь кому-то, сам лучше запоминаешь, уж тебе ли не знать.

Предлог мне кажется надуманным. Но почему бы нет. Я создаю себе табуреточку и приготовляюсь к ликбезу.

- К тому же, если мне понадобится объяснять другим, у меня уже будет отработанная схема. Я, знаешь, всегда хотела быть учителем.

Я киваю. Мечтать не вредно.

Она щелчком создает несколько стульев с сидящими на них детьми. Те, не в пример реальным, внимательно слушают. Она некоторое время мнётся у экрана, почему-то стесняясь.

- Итак, дети. Сегодня… Ухх. Сегодня мы проходим шестерни. Выносите их на своих лицах и даже не знаете, зачем они нужны. Но не печальтесь, я вам всё объясню.

«Дети» послушно кивают.

- Шестерни служат знаками различия в этом мире. Если у персонажа сна нет шестерни – значит, он никому не принадлежит, или слишком важен. В основном это нужно, чтобы не перегружать сон – отрисовка лиц, мимики, требует слишком много ресурсов. Экономит процессорную мощность, понимаете?

- Реальные дети тебя бы не поняли.

- Молчать! Я здесь учитель. Ваши тела – ложные. Они, конечно,существуют, но на самом деле – просто проекция. Урон, который получит ваше тело, просто переносится на шестерню. Если свинтить её у вас с лица, ваше «тело» станет бесполезной грудой мяса. Те шестерни, которые у вас – не те же, которые видит Стас. У него своя система.

- Как будто они знают, кто это.

- Не будь ты здесь единственным живым человеком, я бы выгнала тебя из класса. Итак. Некоторые персонажи, которые особенно важны для своего хозяина, получают привилегию полноценного тела и могут ходить без шестерни. Также, разумеется, вам не нужна деталь, если вы сам Хозяин или, тем более, божество. В целом, шестерня указывает на несамостоятельность, на подчинённый статус. Хозяин надевает их на вас, чтобы вы не потерялись среди других или чтобы показать, что вы бессловесный автоматон, которого он может истребить щелчком пальцев. Как вас.

- Итак, занятие второе – мана.

- А можно в туалет? А у меня спидорак, у меня от мамы справка есть!

- Настучу линейкой по голове! – она такая милая, когда сердится

- А я читал про права ребенка, вы не можете применять физическое насилие!

- Я буду применять моральное! Заткнись, пожалуйста. Итак, дорогие дети. Мечтали ли вы когда-нибудь летать? Создавать предметы по своему желанию? Призывать слуг, которые будут выполнять ваши желания? Всё возможно в этом чудесном мире снов!

Я смотрю за окно. Гигантская синяя шестерня прокатывается по пробитой снарядами хрущёвке, погребая её под собой.

- Такой себе мир. А что насчёт этих, гигантских шестерней?

- А, – она отмахивается, – это какие-то сильные эмоциональные порывы, которые сознательная часть решила подавить, и теперь они катаются по подсознанию, давя всё подряд. Поэтому надо лечить свою больную башку. Но мы отвлеклись. Если вы шестерня, а вы, безусловно, шестерни, можете забыть о магии. Но если вы сновидец или полноценный персонаж, вы можете делать разные интересные штуки. Например…

Она щелчком пальцев создаёт шляпу и достаёт из неё кролика.

- Та-дам! Настоящая магия, можете проверить шляпу. Разумеется, она не бесконечна – две вещи влияют на вашу способность творить чудеса. Во-первых – ваш класс. Если вы сновидец, вы ограничены вашим опытом и тщательностью выполнения практик осознанности. Если вы о них не слышали и случайно осознались во сне – вы вылетите через пару минут. Но если вы опытны и умеете удерживаться – вы можете находится здесь часами. Сновидцы – отдельный класс. Они здесь не живут, они из мяса и плоти и заглядывают сюда случайно, если их подсознание им разрешит. Мы с вами – продукт деятельности мясных мозгов сновидца. Я — вот этого, который хихикает в углу.

Я умолкаю.

- Что Полководец, что Императрица – не маги. Мы можем колдовать, но делаем это плоховато, ограничены количеством локаций и не можем творить «из головы» как сновидец. Ему достаточно просто чего-то пожелать, и, если он достаточно опытен, это произойдёт. Нам, увы, приходится долго учиться и помогать себе всякими подручными средствами. Сновидец, когда он не осознан, является персонажем сна, а значит, несет те же ограничения. Например, если вы девушка и не умеете осознаваться, то во сне вы будете Императрицей. И вам тоже не будет доступна магия просто так – по крайней мере, если сюжет сна вам не разрешит. Так что вам, как и мне, придётся полагаться на поддержку. Ваш предел ограничен количеством локаций, которыми владеет ваш цвет и количеством ваших слуг. Пополнять ману можно двумя путями – жрать бутылки маны или других слуг. Но выше своего потолка вы подняться не можете. Магия для нас сложна, поэтому мы используем костыли – слуг-магов, пассы руками. Я использую язык жестов, когда создаю вещь, так, я всё еще провозглашаю намерение, но мой противник этого не слышит. Менее опытные маги имеют привычку орать «Фаербол!», предупреждая своего врага.

- А Боги?

- А этим всё ни по чём. Они могут всё, что угодно, когда угодно. Я вообще не понимаю, что мешает черному человеку просто стереть нас в порошок щелчком пальцев. Но они очень… Своеобразно думают, нам, смертным, не понять их желаний в любом случае. Ну что, класс, есть вопросы?

У меня точно нет.

Ты входишь в старческие покои. Перед тобой предстаёт царство смерти – всё это место посвящено людям, которые уже умерли. Советские плакаты, пачки папок личных дел, фотографии – всё это о мертвецах. Такая уж у вас работа.

Первым делом тебе приходится отчитываться – где пропадал, почему не звонил, как себя чувствуешь? Почему такой худой? Нам, людям труда, надо хорошо кушать, не то эксплуататоры нас разобьют.

- Народы Америк поднялись на революционную борьбу и подхватили знамя, которое мы выронили! – обнадёживает он тебя. Едва ты садишься помешивать чай, на стол перед тобой плюхается гигантская папка. С корабля в карьер.

— Вот, полюбуйся-ка. Непомнящий, Иван Иванович. Видишь что-нибудь странное?

Ты бегло осматриваешь титульный лист. Листов, конечно, нереально.

- Дело до сих пор не закрыто?

- Да не в этом дело, дорогой. Посмотри, не указано, когда реабилитирован.

- Да, пожалуй, не указано. И? – ты шуршишь бутербродиком.

- А то И! Тебе, как историку, должно быть очевидно, – он наливает беленькой тебе в рюмку, – что, если не указано, значит, непонятно – по какому законодательству реабилитировали! Представь, осудили в 38м, а реанимировали в 57м? Или в 79м? Или в 2003м? Это всё разные времена, с разным законодательством, как знать, есть там еще статья, по которой осудили? СМЕКАЕШЬ? – он приближается вплотную, и ты чувствуешь мощный запах икорки. Отчего ж, ты смекаешь. И предпочитаешь вместо ответа еще бутерок.

- Так выходит, если конституция другая – значит, может, и статьи уже нет, по которой осудили – так разве это реабилитация? А товарищ Непомнящий преинтереснейший персонаж, в соседней роте служил, ополченец. Говорят, жену топором зарубил и съел, но вызвался добровольцем во время восстания, его и взяли. Еще будешь?

Ты киваешь. От еды ты стараешься отказываться, но со стариком этот фокус не прокатит.

- Главное, старый хрыч уже, песок должен был сыпаться, ан нет, воевал. Хотя, думай сюда, в 38м репрессирован, значит что?

- Омномшто? – ты давно перестал пытаться угнаться за мыслью собеседника.

— Значит, ему было минимум 18 лет к 38му. Но кому нужно такого желторотика репрессировать – ага, накидываем еще лет 4-6. Даже без этого, он минимум 20го года рождения. А значит, что?

Господи, что же?

— Значит, к нашим событиям ему было уже минимум лет 80.Смекаааааешь?

У тебя в голове что-то щёлкает.

- И вот, начинается восстание, в ментовку приводят мужика, тянет на тяжелый срок, но тот говорит, давайте я за власть Советов буду воевать, фамилия у него Непомнящий, говорит, был репрессирован, но реабилитировали, непонятно когда, непонятно, за что и в ходе восстания следы его теряются вместе с выданным оружием. Такого не должно быть, что-то тут не вяжется. Во-первых, не помню, что бы уголовников набирали, ни одного не видел, хоть убей. Во-вторых, писаря должны были в школе арифметике-то научить, должен был заметить неладное. А значит, что? Подлог!

Он с азартом потирает руки.

- Что это нам говорит? – спрашивает он, торжествующе глядя на тебя.

- Омшто?

- То, что под именем этого человека фигурировало подставное лицо. Если он вообще был. Я про него слышал, но только фамилию – это мог быть китайский шпион. Или контрабандист. Или уголовник-кум какого-нибудь армейского писаки, который так его отмазал. Развивай, дорогой, историческое чутьё!

Ты киваешь. Надо развивать. Вот еще бутерок скушаешь – и разовьёшь.

Ты возвращаешься в автобусе домой, уставший и разбитый от социальных взаимодействий. За запотевшим окном – город, замученные жители, спешащие домой к пледику и телевизору. Голос электронной женщины монотонно бубнит:

- Следующая остановка «Известковый завод».

Внезапно, кто-то трогает тебя за плечо. Ты вздрагиваешь и оборачиваешься. Перед тобой стоит очень опрятный скелет в деловом костюме.

- Извините за беспокойство, Станислав Александрович?

Ты ошарашенно киваешь.

- Я представитель глав собрания Капитолия. Дело в том, что по результатам жеребьевки вам предлагается место в предвыборной гонке от нашего округа. Вы примете участие?

 Ты порываешься привычно сказать «нет», чтобы избежать социального взаимодействия, но осекаешься. Судьба сама протягивает тебе шанс на вертикальную мобильность – когда еще подвернётся такая возможность? Решив воспользоваться шансом, ты киваешь.

…

Спустя два часа вы планируете вашу PR-компанию в предвыборном штабе. Скелет-секретарша наводит на тебя полароид и просит не моргать.

- Голову чуть-чуть влево… В моё лево. Вы не могли бы выглядеть… Чуть-чуть мертвее? Чтобы быть ближе к избирателям? Вот, вот так – замечательно.

Вспышка. К тебе подбегает низкий толстенький скелет и начинает накладывать грим:

- Вы знаете, ваш предшественник не оправдал народных ожиданий. Представляете, самоцветы на рынке торговались к сере 1:2!

- Возмутительно! – ты авторитетно киваешь. Ты ничерта не понимаешь в фентези-экономике, но хей, кто из политиков понимает.

Толстый гример устало присаживается на табуретку.

- Вы знаете, в этому году у вас очень сильные соперники. Кислый обещает снизить призыв в пехоту на половину, а Высокий – повысить удои плесени с зомби втрое!

По воцарившейся после его слов тишине ты понимаешь, что мораль твоего предвыборного штаба низка.

- Мы за вас горой стоим, правда, но что мы можем предложить?Вы как кандидат, не сочтите за грубость, политически неопытный, новое лицо, избиратель вас не знает… - он сокрушенно качает головой. Что же ты можешь предложить?

- А почему вы выбираете людей на эту должность? – спрашиваешь ты.

- Наш Великий Предок, Черная Луна Над Могилами Врагов, завещал так делать. Сказал, что однажды, придёт избранный, который превзойдёт жалкую кожистую оболочку и поведёт нас в новый век процветания.

- Тоооесть, если я сам стану нежитью, я стану великим? –уточняешь ты.

- Да, Господин, тогда вы станете Личем-Полководем, и мы обретём героя.

Вот оно. Ты собираешься с духом, резко встаёшь, обращая на себя внимание собравшихся, и провозглашаешь:

- Тогда я стану Личем!

Раздаются аплодисменты. Подбежавшая нежить поднимает тебя на руках и несёт из здания к служебной машине. Твой предвыборный штаб в составе семи мечников набиваются в машину, пока ты двигаешь речи:

— Это малодушие со стороны живых - не желать отказаться от своей бренной оболочки ради своих подданных! Хороший правитель должен быть готов обернуться хоть собакой ради своих подчиненных! Затем и выбирают лидера, что он должен своим примером…

Твои речи сопровождают аплодисменты.  Гример утирает скупую мертвую слезу и гарантирует, что теперь-то выборы у вас в кармане.

Тебя привозят на пустынный берег. Перед тобой – бескрайняя морская гладь и побитого вида лодочка, возле которой отирается бомжеватого вида тролль. Его сопровождают орки-солдаты. Чем ближе ты подходишь к воде, тем сильнее сомнения.

- Это… Меня с лодки скинут?

- Да, Господин, прямо в океан! Разве это не замечательно?

- Кхммммм. Да, очень здорово.

Вы подходите к посудине, и гример с лодочником начинают отчаянно торговаться. Меньше чем за 1000 золотых отвезти тебя достаточно глубоко тролль не решается. Чистый грабёж.

Ты замечаешь, что у тебя дрожат колени. Воображение рисует тебе красочную картину агонии, вызванной попаданием воды в лёгкие, судорожные попытки выплыть с камнем, примотанным к шее.

Наконец, все формальности улажены. Тролль загружает в лодку канаты и выжидательно смотрит на тебя. Как и все собравшиеся. Ты замечаешь, что не можешь сделать ни шагу, ватные ноги отказываются слушаться. В горле пересохло. Ты смотришь на собравшихся, в их пустые черные провалы глаз. Ну давай, чего ты, нежити же ждут!

Чувствуя себя парализованным, ты хочешь сдаться и объявить,что отказываешься от своих намерений. Но эти скелеты так счастливы, им так нужен новый лич. Что же делать? В установившееся тишине, ты тихонько дёргаешь ближайшего скелета за рукав.

- Уважаемый, тут такое дело… Очень неловко, но у нас, людей, встроена в мозг система, которая заставляет нас бояться смерти. Если вас не затруднит, не могли бы вы быстрым ударом снести мне башку мечом.

- Ах да, я слышал о том, что мясные мешки боятся смерти. Подождите секунду…

И прежде, чем ты успеваешь закричать и попросить его остановится, он делает взмах мечом, и ты просыпаешься.

Я их убила. Я действительно убила их всех. Разумеется, ради их блага, но… Я никогда не убивала раньше сама. Я могу попросить своих слуг – но сама я не марала руки. Оказывается, это огромная разница. Я должна бы чувствовать себя разбитой, виноватой, но я чувствую… Свободу. Будто, нарушив это самое главное правило, мне уже всё можно. К чему терзать себя виной, если ты уже проклят? Я боюсь себе в этом признаться – но мне это даже понравилось. Я столько лет носилась с каждой из этих душ – а теперь могу щелчком пальца уничтожить десятки. Но почему мне это понравилось? Потому что я чувствую власть? Потому что я не несу ни за кого ответственности, кроме себя? Или потому что я ломаю тот образ, которому должна была, по её мнению, соответствовать? Всего понемногу. Мне не стоит строить свою жизнь вокруг того, чтобы ей досадить. Теперь важно только то, чего Я хочу. Я уже пересекла Мост, и мне нет дороги назад. Интересно, если я умру, что со мной станет? Я не вернусь в Церковь, потому что у меня уже нет дома. У меня нет локаций, которые я контролирую – значит, я ограничена очень малым количеством маны. У меня нет больше свиты и подчиненных. Я одновременно абсолютно свободна и почти бессильна.

Я замечаю одиноко курящего синего солдатика. Раньше я бы постаралась его обойти или приказать другим убить его быстро, чтобы не мучался – но теперь, что меня ограничивает? С чего, собственно, я должна сдерживаться? Иди сюда, родной, я хочу играть.

Он замечает меня, выкидывает бычок, достаёт винтовку… Как вы мне надоели. Мужланы с оружием, которые делают тебе больно. А ты слишком тупой, чтобы понять боль, и я убиваю тебя быстро. Что если я… Почему нет, опять же?

Я кидаю в него маленький шарик намерения. Вращающаяся синяя сфера ударяет его в лоб до того, как он спускает курок. Его взгляд расфокусируется, у него появляется это характерное выражение недоумения. Где это я? Что я делал только что? Кто я?

Пришло время поквитаться. Я соединяю два указательных пальца и мееедленно развожу их в стороны, представляя получаемый результат. Глаза солдата начинают увеличиваться в размерах, он издаёт тихий хрип, а его тело начинает разрывать пополам. Я чувствую себя ребенком, который поймал жука. Что если я оторву тебе крылышки? Я сдираю с него одежду. А потом лапки? Кожа мешком падает на пол. А теперь, я хочу знать, что у тебя внутри…

Моё намерение поддерживает в нём жизнь. Ты же не думаешь,что я дам тебе просто так умереть? Я чувствую… Восторг. Удовлетворение. Я хотела делать это всё эти годы, но сдерживалась. Думала, что, если я дам бить себя, вместо других, я буду лучшим человеком. Что в конце концов, меня наградят. Как же я ошибалась. Глаз солдата безумно вращается. Ха-ха, у тебя нет голосовых связок, чтобы кричать. Я выдираю шестерню с его лица. Вот, перед нами начинка среднего солдата синих. Я чувствую его панику, его страх, его боль. Наконец-то это не мой страх. Наконец-то кто-то другой будет страдать вместо меня. Если нас всех ждёт одинаковый ужасный конец – почему именно я должна платить по счетам? Как же вы меня бесите, синие куски дерьма. Что если я размотаю тебя от дома до дома? Растягиваются мышцы и сухожилия, я слышу скрип… и моя мана заканчивается. Груда мяса оседает на пол. Дерьмо, я же только начала. Ну, он же что-то охранял? Значит, если я захвачу эту локацию (а она явно дерьмовая, раз её охранял всего один постовой), я смогу восстановить ману. Что тут у нас…

Дом разбитых зеркал. Я была здесь очень давно, в детстве –это самая граница с царством черных. Раньше они были целыми. Какая разница. Я подхожу и пинаю груду стекла. Солнце отражается в осколках. Что если я найду целое? Могу ли я через целое попасть сразу к своему суженному? Ведь если я вступлю в его земли, я тут же задохнусь, и у меня нет маны с этим бороться. Обычно эти зеркала матовые и ничего не отражают – служат местом наблюдения для Него. Но если их разбить – начинаешь видеть в них себя.

Я копаюсь в грудах битого стекла. Оно рассекает руки – но мне плевать. Когда эта оболочка истреплется – я просто найду новую. Мне бы всего лишь целый кусочек… Тщетно. Всё побито. Я в расстройстве пинаю очередной осколок. Теперь, когда они разбиты, с них нет толку – всё, что я могу увидеть в них – это себя. Себя – потому что я трещина на зеркале. На зеркале, которое Стас. Оно раскололось в нашем детстве, и я отделилась, и Дом Зеркал стал складом осколков. Зеркало матовое для меня, потому что меня не увидишь в целом зеркале – я же трещина. Но значит, для кого-то оно отражает, для кого? Я чувствую нарастающую панику. За мной следят. Кого может отражать зеркало в подсознании чужого человека? Я резко поворачиваюсь, вскидывая винтовку. Я прикидываю, где та точка, в которой отражался бы смотрящий. Я стреляю – не попаду, но он будет знать, что я его видела.