– Аесма и три Мастера –

(И уроки, которые она так и не усвоила)

Однажды случилось так, что ЙИСУН и их последовательница, Аесма, оказались в доме речей ЙИСУН, что часто становился местом для свар многих богов, захваченных ожесточенной и зачастую кровавой полемикой. Минувшая ночь ничем не отличалась, и бронзовые стены все еще пылали и дымились от ярости и жестокости их слов. ЙИСУН, как хозяин дома, пристроились отдохнуть, тогда как слуги устало принялись уничтожать следы ночного погрома – с легкостью, порожденной большим опытом.

Аесма обладала миниатюрным телосложением, грубой черной кожей, множеством зубов, большим ртом и ярким алым языком. Она таила в себе зло и обжигающую жажду владычества над всеми вещами, и потому голод неизменно уродовал ее в остальном приятное личико. ЙИСУН были невероятно благосклонны к ней, как то водится с уродливыми детьми.

 – Повелитель Повелителей, Царь Царей, Императрица Императриц, – жадно начала Аесма, – кто наиболее могуч среди твоих слуг?

Ибо о том и шла речь минувшей ночью, и никто из пришедших не мог дать достойного ответа, ибо всякий громко провозглашал себя королем над остальными. ЙИСУН отказались вынести свое суждение, как то и было принято, так что Аесма удивилась, когда ЙИСУН вынырнули из грез.

 – Несомненно, это сложный вопрос, – задумчиво сказали ЙИСУН, – но думается мне, что это три моих Мастера – пространства-времени, эстетики и этики.

 – Почему они? – возмутилась Аесма.

 – Они были моими последователями на протяжении как минимум тридцати кальп, они хорошо постигли мои учения, и каждый из них несет абсолютную и неоспоримую истину, – степенно ответили ЙИСУН. – Если уж ты так недовольна, можешь найти их на дороге и, коли пожелаешь, бросить им вызов.

Ни сказав ни слова, Аесма грубо схватила дорожный посох Педама, что мог в один присест прыгнуть на тридцать лиг, и принадлежавший Акароту плащ из перьев, который мог бороздить ветра как межзвездные, так и земные, и, в бешеной схватке разбросав в сторону слуг, выскочила на порог дома и помчалась сквозь пустоту к дороге Короля-Правителя.

– Аесма и Мастер пространства-времени –

Почти сразу же Аесма обнаружила владения Мастера пространства-времени, лунное царство необъятных размеров. Не заметить Мастера было необычайно трудно, ибо был он мужчиной высотой с тридцатиэтажный дом, с кожей пестрой, словно ночное небо. В его нечесанных волосах, на косматом челе и в спутанной бороде пылали бесчисленные звезды. На протяжении неисчислимых веков с той поры, как он достиг звания мастера, он служил главным архитектором богов, и прямо сейчас он строил величавую темную башню, что выше всякой горы. От ударов его огромного серебряного зубила в костях приблизившейся Аесмы поселилась дрожь. Однако его могучая стать мало впечатлила ее, ибо в сердце ее таилось яростное злоумышление.

 – Эгей! Дитя Богов! Никак юная Аесма? – прогремел Мастер пространства-времени, повернувшись, и капли его пота обрушились на землю, словно огромные валуны.

 – Я слыхала, ты сильнейший из последователей ЙИСУН, – угрожающе начала Аесма. – Как это может быть правдой?

 – От кого? – нахмурившись, спросил Мастер.

 – От ЙИСУН! – в досаде приплясывая, ответила Аесма.

 – Хо! – прогремел Мастер и пригладил усы. – Тогда, должно быть, это правда. Я долго изучал объем и протяженность работы ЙИСУН, и с великим усилием я добился знания формы всех вещей. В точности до нано-ангстрема!

Аесма проявила недоверие, однако Мастер показал ей планковскую длину каждой горы в своих владениях. Она все еще не верила, и он открыл ей точное число песчинок во вселенной, и количество атомов углерода в ее теле, и потенциальную форму и тень всякого животного, что дышит, плывет, летит или просверкивает между квантовыми состояниями.

Но и это ее не удовлетворило, так что Мастер с треском бросил на землю огромное зубило, обвел рукой широкую равнину и повелел Аесме глядеть, объяснив, как именно нужно глядеть. Он повелел ей исторгнуть свое просветленное сознание – так она и поступила, и Мастер был изумлен и позабавлен, ибо оно оказалось злобным и маленьким, как мерзкий уголек, и он подивился, отчего ЙИСУН так ценит ее как последователя. Но тут он исторг свой разум, и был он подобен яркому небесному сиянию. И когда разум Мастера окутал пейзаж пред ним, Аесма увидела, как тот искажается и сдвигается – холмы уподобились воде, что перетекает от одной формы к другой. Небо потрескалось, вспыхнуло и сменилось огнем и светом, а тьма поглотила и изрыгнула землю, словно огромный раздутый цветок. Аесма поняла, что Мастер обладает совершенным знанием не одной лишь точной формы вещей, но и всех форм, что они когда-либо могли принять.

 – Я достиг мастерства в абсолютной и неоспоримой истине Формы. Тем самым в результате своих грандиозных исследований мне ведома точная мера творения ЙИСУН, его устройство ныне и в вечности. Посему мое знание всеохватно, и совершенство – мое дыхание, – промолвил Мастер. – Это касается даже столь малых величин, как ты сама, юная Аесма, – добавил он, жизнерадостно подмигнув.

 – А что это ты строишь? – спросила Аесма с недобрым намерением, ибо ее злонамеренный ум породил яростный план.

 – Мой Паноптикон, – гордо возгласил Мастер пространства-времени, хлопнув по камню постройки с таким шумом, что поднял пыль с семи углов мультивселенной, – безграничная обсерватория. Хотя мое знание безгранично, взор мой, к сожалению, не таков. С ее помощью я буду созерцать все вещи единовременно, и стану поистине превыше всех. Когда я смогу созерцать всю бесконечность, у меня не останется нужды в мирских распрях!

 – Тупость какая! – возмутилась Аесма и пнула темную постройку, ушибив свои нежные пальцы. Услыхав ее болезненный вопль, Мастер издал громкий смешок, забавляясь над этой бедной испорченной девицей, но тут Аесма метнула в него яростный взгляд и задала дурацкий вопрос:

 – Если ты знаешь форму всего – то какова форма вселенной?!

Мастер весело хмыкнул над этим преждевременным вопросом.

 – Что ж, разумеется, я знаю ее изнутри!

 – Как можно знать форму чего бы то ни было, если глядишь только изнутри?! – злобно выпалила Аесма, и Мастер рокочуще рассмеялся. Звезды с огненными хвостами посыпались с его бороды, обрушиваясь в пыль, и Аесме пришлось скакать туда-сюда, чтобы увернуться от них.

 – Разве можно повернуть глаза так, чтобы посмотреть себе в лицо? Что за странный вопрос! – промолвил Мастер. – У нее нет внешней формы, малышка, так оно есть и всегда будет.

 – Я сама погляжу и скажу тебе, червь! – сплюнула Аесма и принялась дико срывать с себя одежду.

 – Что это ты делаешь? – насмешливо спросил Мастер, но не успел он договорить, как Аесма расставила пошире ноги и набрала полную грудь горячего воздуха. Ее кожа сморщилась, грудная клетка раздулась, и вот крохотная злобная фигурка Аесмы разрослась во все стороны, достигнув высоты пятнадцати этажей. Внезапная перемена дезориентировала ее, и она завалилась, придавив гору. Мастер посмеялся над ее дуростью, пока она бродила туда-сюда, пыхтя, и вернулся к работе – но тут последовал еще один могучий вздох, а Аесма чудовищно раздулась, став вдвое выше мастера.

 – Эй! Прекращай эти глупости! – сказал Мастер, в изумлении глядя на эту идиотку, но не успел он сказать еще слово, как она снова глубоко вдохнула и стала вдесятеро выше Мастера. Горы содрогнулись, и великая незаконченная башня мастера затряслась, словно от удара. Теперь Мастер уже по-настоящему забеспокоился и крикнул Аесме, чтобы она остановилась, но ее чудовищное напряженное лицо отдалилось еще более, когда она стала в сотню раз выше Мастера, а потом и в тысячу, и вот на пятидесятом вдохе сама земля затрещала, горы сморщились и исказились, а великие камни Паноптикона были до основания выворочены ужасающей бурей, поднятой вдохами Аесмы. Мастер остолбенел, ибо, хоть его просветленный разум был многократно шире и ярче, чем у Аесмы, он не предвидел этого разрушения. Меж тем Аесма выросла в миллион, в сотню миллиардов раз больше Мастера, и звезды сошли с орбит, и само пространство-время исказилось от ее великой тяжести. Наконец, оно поддалось, и Аесма выпала сквозь творение за его пределы. Великий шум от этого прорыва разбудил архонтов на свежевальном дереве, и червей, что копошились на трупе Хансы за пределами реальности, и так сотряс сливовый сад у дома речей ЙИСУН, что в тот год он очень мало плодоносил.

Посмотри Аесма внимательно, она бы узрела всю полноту существования и несуществования, и в этом созерцании открыла бы тайное имя Бога, тем самым избежав увечий, которые навлекла на себя, задав этот вопрос ЙИСУН несколько позже. Но в тот момент ее ограниченный злобный ум занимала лишь гордыня от победы над Мастером, так что она бросила лишь беглый взгляд и выяснила, что вселенная несколько напоминает колесо.

За пределами существования было изрядно холодно, а Аесма была совершенно нага, к тому же удерживать столько воздуха в столь большом облике было довольно болезненно, так что она резко и довольно бездумно выдохнула и рухнула обратно сквозь трещину в бытии к ногам Мастера пространства-времени, которого ее выдох отбросил в сторону, словно великая буря – древесный лист.

 – Как видно, ты все же не сильнейший из последователей ЙИСУН! – хихикнула Аесма, танцуя нагишом, и продемонстрировала свой длинный алый язык сломленному поражением Мастеру.

 – Скажи мне, как и обещала! – потребовал Мастер пространства-времени, пока его слезы с грохотом падали наземь, точно кометы. – Какова форма вселенной?

 – Она чем-то похожа на колесо, – ответила Аесма, что было совершенно неверно.

Аесма и три Мастера

– Часть 2: Аесма и Мастер эстетики –

Оставив Мастера пространства-времени униженным и побитым, Аесма устремилась дальше по дороге. Пламя победы быстро остыло и превратилось в тлеющую зависть, что была ее обычным состоянием, и она поднажала.

Владения Мастера эстетики тоже оказалось нетрудно найти. Они висели в черноте пустоты, словно ярко сияющий драгоценный камень. Подлетев ближе, Аесма была поражена, ибо камень этот быстро увеличился в размерах и оказался просторным дворцом размером с город, чьи улицы и дороги были переполнены поклонниками и последователями, представавшими в немыслимом разнообразии очертаний и размеров. Убрав дорожный посох Педама, Аесма едва могла шагу ступить, не наткнувшись на буйство красок, звука и индивидуальности. Вереницы танцоров с яркими плюмажами кружились в воздухе и пели, используя речь, мысль и машинный код. Кафе полнились философами с серьезными лицами, а также дикими и исступленными писателями с семи концов мультивселенной, что претворяли сотню тысяч наречий в яркие пламенные глифы. Улицы наводняли художники с натруженными руками и инженеры-поэты, склонившиеся над сияющими холстами, толпы поклонников и помощников собирались вокруг них, открыв рот и таращась сквозь защитные очки.

Любой бог или человек мог провести век, захваченный этим грандиозным представлением, но Аесму оно лишь раздосадовало – три дня она грубо торила свой путь сквозь немыслимые толпы, избегая сияющих кафе и злобно отбиваясь посохом Педама от приглашений на бесчисленные вечеринки. Но наконец она добралась до центра дворца, где разместился чертог размером с пещеру, полный удивительной музыки, участников празднества, а также укрощенных зверей из тысячи легенд. Разбросав и отколошматив на своем пути человека, зверя и почитателя без разбора, Аесма пришла к широкому прекрасному пруду, где на поверхности воды восседала Мастер эстетики.

Аесма оказалась несколько выбита из колеи, ибо при виде буйства и хаоса ее владений ожидала, что искусство Мастера окажется весьма поверхностным. Однако пред ней предстала простого вида женщина, завернувшаяся в единый кусок ткани. Глаза и кожа ее были белоснежны, все волосы на голове сбриты, и Аесма немедленно поняла, с какой силой имеет дело.

 – ЙИСУН говорят, что ты сильнейшая из их последователей, – промолвила Аесма, пересекая пруд, словно большая птица, уродливая и взъерошенная, и уселась на воду.

 – Юная Аесма, побившая этого гигантского шута, Мастера пространства-времени, – совершенно непримечательным голосом заговорила Мастер эстетики. – До чего странный вопрос. Разве ты не остановилась и не оглядела мои владения прежде, чем прийти сюда? – добавила она.

 – У меня нет времени на такие пустяки, когда на кону моя репутация! – взъярилась Аесма.

Мастер сделала плавный жест, и Аесме поднесли хлеб и напитки, а она громко затребовала добавить еще и мяса.

 – Это правда, – сказала Мастер, пока они с гостьей потягивали принесенное питье.

 – Как так? – быстро спросила Аесма.

 – Пусть я пожертвовала многим, я достигла мастерства в абсолютной и неоспоримой истине Искусства, – промолвила Мастер. – Нет движений разума, мышц или голоса, что были бы мне неведомы. Горе и радость, боль и любовь знакомы мне, словно мои пять пальцев. Я вскрыла волокна цвета и звука, что соединяют всю жизнь в мультивселенной, и могу сыграть на них любую мелодию. Совершенство – мое дыхание.

 – Чепуха! Любой дурак может сказать, что такое Искусство! – с набитым ртом запротестовала Аесма. – Многие говорят, что мое лицо красиво! – добавила она, сложив гримаску застенчивой и целомудренной девы, какой никогда не была. У собравшихся перехватило дыхание – до того внезапной была метаморфоза.

 – Но для меня, – закончила Аесма, расслабившись и дав волю своему обычному демоническому лику, – это ужасное лицо слабости.

 – Разве ты не видела моих владений, моего Дворца Резонанса? – вопросила Мастер. – Это предельное средоточие, моя последняя работа. До конца дней величайшие умы и артисты будут виться здесь в надежде испить моего совершенства, но никогда не достигнут его.

Аесма призналась, что не видела дворца.

 – Покажи мне свой просветленный ум, – повелела Мастер своим совершенно обычным голосом. Аесма так и поступила, и Мастер была шокирована, до чего он злобен и порочен. Она быстро приняла решение хоть немного просветить гостью. Жестом предложив Аесме идти следом, она вышла на улицы города-дворца.

Та быстро поняла, что, в спешке пытаясь отыскать Мастера, она и впрямь проглядела непозволительно многое. Дворец был чем-то куда большим, нежели просто владениями – он был исполинской галереей, сама архитектура которой звенела гармонией, что отдавалась у Аесмы в костях.

 – Начнем, – сказала Мастер, – с творений тебе по вкусу.

Они зашли в большой, старинного вида театр. Там они остановились и велели подать напитки, в то время как на сцене комедиант начал читать весьма похабную балладу.

 – Сама написала, – заметила Мастер, и по мере того, как поэма двигалась дальше, Аесма, несмотря на всю свою скрытность, обнаружила, что не в силах удержать свое веселье. Когда чтение подошло к концу, большая часть слушателей корчилась на полу, а у самой Аесмы бока болели от смеха.

 – Хорошая работа, – признала она, – но не совершенная!

 – Ранняя работа, – лукаво заметила Мастер, и они отправились к огромному золотому куполу, под которым посмотрели написанную Мастером оперу, а также выхлестали еще больше дорогого хмеля. Сперва опера лишь позабавила Аесму – простенькая история о героине, борющейся с собственными страхами. Но вскоре она обнаружила, что сюжет увлекает ее все пуще и пуще, то вознося на вершины радости, то низвергая в пучины горя, и так схватил ее за горло, что то уже болело от криков восторга и ужаса. А когда наступил финал, она осознала, что опера написана о ней, Аесме. Воистину то было совершенство.

 – Хорошо же! – осипшим голосом признала Аесма, пока они шли дальше. К этому времени хвост поклонников и последователей протянулся за ними на три лиги. – Но от прежних слов не отказываюсь! – продолжила она, придя в себя. – Аесма насладилась твоим творением. Но кто сказал, что ее порадует следующее?

Они отправились посмотреть на танцы во влажном подземелье – ритмичное, пульсирующее мероприятие. Аесма нашла в нем очень мало приятного и вознамерилась было торжествовать победу, когда Мастер заговорила:

 – Ты была права, сказав, что Искусство – вопрос точки зрения. То же касается и реальности. Мастер пространства-времени выставлял себя дураком именно потому, что никак не мог этого увидеть. Не важно, как глубоко он вглядывался – он мог видеть лишь своими собственными глазами, законченный дуралей.

 – Я овладела и ракурсом, – продолжила она, – и научу тебя, как менять форму и очертания твоего земного ума, и ты познаешь истинный смысл моих слов.

Они изменили облик и превратились в двух бородатых юнцов. Совсем скоро Аесма обнаружила, что притоптывает в такт, а сердце в груди бьется чаще. На ее мужскую форму танец влиял превосходно.

 – Да чтоб тебя! – сплюнула она.

 – Ты увидишь, что нет ничего, что мне неведомо, – сердечно рассмеялась Мастер. – Значение – это суть существование, и я плету этот гобелен, как мне нравится.

Так они провели и остаток недели, переходя от танцев к искусствам, порожденным светом и кровью, к музыке, к представлениям, к трансцендентальной математике – к произведениям столь потрясающим, что Аесме казалось, будто каждое занимает целую жизнь. Всякий раз они переходили от обличья к обличью – так колеблется пламя свечи. Порой они были тварями, что упиваются совершенством только что свершившегося убийства, порой настраивали уши, чтобы послушать ветра, дующие между измерениями. Они проводили жизни мазохистов, нищих, королей, богов, мужчин, женщин, гермафродитов, червей, звезд. Время утекало прочь, словно ртуть, и вскоре, собрав толпу, что тянулась за ними практически на всю длину дворца, они вернулись к бассейну в центре города. Аесма валилась с ног от усталости и быстро затребовала выпить, да побольше, чтобы снять похмелье. Мастер же как ни в чем не бывало присела отдохнуть посреди пруда, вернув свой совершенно безыскусный облик.

 – Вот видишь, – сказала она, – я овладела Значением во всех его обличьях и ракурсах. Мои прозрения глубже любых других, и оттого все приходят купаться в моем совершенстве. Потому я сильнейшая из последователей ЙИСУН.

 – Теперь я уверена, что ЙИСУН приблизили тебя из жалости или забавы ради, – продолжила Мастер, – но, если ты желаешь развить свои скромные умения, я дозволю тебе стать моей ученицей.

 – Подохни в муках, – проскрежетала Аесма. Жаркий огонь зависти скопился внутри нее, и вот она выплюнула еще один дурацкий вопрос.

 – Если уж ты так глубоко все понимаешь, то каково тогда универсальное Искусство? – злобно спросила Аесма.

  – Его не существует, – безмятежно ответила Мастер.

 – Оно должно быть! – воскликнула Аесма, огонь захлестнул ее сердце. – Какой толк рассуждать о значении и смысле, если в них нет ничего универсального?

 – Когда-то я думала, что это любовь, или, возможно, занятие любовью, – пренебрежительно ответила Мастер. – Но, разумеется, стремление найти что-либо универсальное весьма поверхностно, разве я об этом не говорила? Значение и существование – это упражнение твоей личности. Так оно есть и всегда будет. Ты должна и сама знать об этом, Аесма.

 – Нет, оно есть, пижонка надутая! – сплюнула Аесма, и ярость вспенилась в ее кипящем разуме. – Я найду его, здесь и сейчас!

 – У меня мало времени на недостойных, – заметила Мастер и собралась было позвать слуг, чтобы те вышвырнули Аесму. Но не успела она пошевелить и мизинчиком, как Аесма дико завыла и впала в бешенство.

 – Я тебе покажу! – проревела она, облачившись в смерть. – Я отыщу универсальное Искусство в руинах твоего дворца!!

Язык ее высунулся, глаза заплакали кровью, и, плюясь огнем, она выскочила из пруда. Аесма начала рвать на части прирученных животных, и на крики их боли из толпы сбежалась сотня мастеров боевых искусств, которые попытались остановить ее. Но в ипостаси разрушения Аесма была кошмарным созданием с тридцатью пятью руками и тремя вспомогательными боевыми сознаниями, кожа ее была тверда, как железо, и испускала едкий дым, что иссушал слабых. Она избила бойцов в кровь и бросилась буйствовать в толпу, увеча и раскидывая мужчин и женщин из пятидесяти тысяч миров во все стороны, уничтожая бесценные произведения искусства, собранные за тысячелетия, и просто учиняя грандиозный бардак.

Ее бесчинство длилось три дня и прекратилось лишь тогда, когда сама Мастер выдвинулась от своего пруда в сопровождении тридцати пяти нищенствующих святых, что пронзили Аесму копьями из чистого серебра. Неудержимая ярость наконец стала вытекать из ее тела, и Аесма смирилась.

 – Зачем ты разнесла мой дом, порочная тварь? – спросила Мастер.

 – Чтобы найти универсальное Искусство! – провыла Аесма.

 – Его не существует, дура, – ответила Мастер, и Аесма отвесила ей единственный удар по лицу. И с ним к Мастеру пришло ужасное и мгновенное осознание, что Аесма права. Ибо, хотя в своей слепой ярости та этого не понимала, Аесма заговорила на языке, понятном всем великим людям, художникам, зверям, королям-философам, ангелам и поэтам из миллионов миров, собравшихся во владениях Мастера.

 – Универсальное искусство – это насилие, – в шоке прошептала Мастер.

 – Ага!– воскликнула Аесма во внезапном прозрении.

Мастер была не в силах вымолвить ни слова.

 – Я ж тебе говорила! – хихикнула Аесма, пока ее волокли прочь, а потом ее вышвырнули из разбитого и пылающего Дворца в пустоту.

 – Это ужасно, – промолвила Мастер.

Все огни прекрасного сияющего дворца медленно гасли один за другим, пока она, ссутулившись, съежившись, брела к своему пруду, приобретшему неприятный оттенок, и плакала.

– Аесма и три Мастера –

(И уроки, которые она так и не усвоила)

ЧАСТЬ 3: Мастер этики

Румяная от битвы и победы, Аесма пустилась дальше по дороге, не заботясь о прекрасном обществе света и звука, что было столь жестоко ею разрушено. С невежественным весельем она насвистывала, пересекая пустоту в поисках Мастера этики.

Владения Мастера было нетрудно найти – они лежали на сияющей горе, чей пик был столь высок, что его можно было увидеть практически из любого уголка творения. Аесма лишь поглумилась над подобным препятствием и единым взмахом тридцатилигового посоха Педама вознеслась на вершину. Но, проносясь мимо, она увидела, что склоны горы кишат необозримыми толпами людей, зверей и полубогов. Достигнув же вершины, она узрела великое столпотворение, колышущееся море паломников, в центре которого вздымался сияющий храм необозримой ширины и высоты, причудливой формы, которую Аесма не могла толком осознать.

Почти немедленно Аесму подхватило потоком, и ее мотало то туда, то сюда среди скопления тел всех вообразимых цветов, очертаний и полов, а от беспорядочной литании на тысяче языков она едва не оглохла. В ярости она единым взмахом педамова посоха сделала подсечку каждому паломнику в радиусе километра, и, пока они ползали вокруг, страдая от боли, она принялась злобно их допрашивать.

 – Где Мастер этики?! – плевалась она, избивая простертых паломников, пока те хватались за кровоточащие голени. У них, как оказалось, не было никакого объединяющего кредо или учения. Аесма увидела паломников-звонарей и паломников-котожогов, приверженцев избиения ступни-и-длани (восторженно вопивших от изысканного удара, что нанесла им Аесма) и многих других.

 – Спроси у святых! – закричали паломники, и Аесма увидела, что у подножья великого храма лепится бесчисленное множество храмов поменьше, разросшихся, словно уродливые изукрашенные грибы, пытающиеся раздавить друг друга. Тогда, использовав изгиб на конце посоха Педама, она сорвала тридцать храмов с фундамента и неистово затрясла ими, пока не вытряхнула несколько краснощеких и потных жрецов.

 – Изыди, демон! – в унисон возопили жрецы, хватаясь за разнообразные священные символы, так что Аесма хорошенько поколотила их посохом.

 – Где Мастер этики?! – спросила она, задрав нос и сидя на груди одного из святых.

 – Он – святейший из святых, и сокрылся от взора порочных! – ответил жрец, задыхаясь от мучительной боли, ибо пропитанное злобой тело Аесмы было тяжелее железа и горячее кузнечного горна. – И тебе никогда не узнать тайного пути к его абсолютной истине!

В результате Аесма размазала его по камням и решила спросить у собаки – они заслуживали куда большего доверия, нежели паломники и святые.

 – Он в храме 109 палат, – ответила ей собака, – каждая из которых святее предыдущей, так что лишь гораздо более чистый сердцем сможет их миновать.

Аесма пнула собаку и развернулась, чтобы идти прочь, но та сказала:

 – Согласно закону собак, ты на протяжении одного дня должна влачить мою ношу. И посему я дарую тебе моих блох, чтобы иметь возможность отдохнуть сегодня ночью.

И вот все до единой блохи перепрыгнули с собаки на Аесму, и та взвыла, принялась чесаться, и стукнула собаку, но собачий закон был исключительно силен, и потому ей не оставалось ничего больше, кроме как сердито ворчать себе под нос на пути далее.

Приблизившись к храму, Аесма увидела, что он имеет форму огромного светильника с сияющими воротами вместо стенок, и сквозь одни из этих ворот она увидела путь, ведущий прямо сквозь все сто девять палат к крохотной искорке света.

Она запрыгнула в первые врата, но немедля столкнулась с огромной толпой из десяти тысяч многоцветных жрецов, захлопнувших вторые ворота у нее перед носом.

 – Тебе не пройти дальше, – голосили жрецы, суетясь вокруг нее, – покуда ты не провела священные ритуалы, проявив себя достойной!

 – Что за ритуалы? – рыкнула Аесма, отгоняя жрецов от своих щиколоток. Однако десять тысяч жрецов дали десять тысяч ответов. Одни говорили, что Аесме следует очистить призраки ее прошлых жизней, иные утверждали, что ей надлежит выкупаться в девственной крови, третьи же требовали, чтобы она утыкала свое тело иглами, оставляя между ними зазор в длину ладони. Вскоре разногласия жрецов перешли в чистую ярость, и они ополчились друг на друга, по-прежнему не давая Аесме пройти. Но у нее не было времени на все эти глупости, так что она выдрала десять тысяч перьев из плаща Акарота и дохнула на них огнем, после чего каждый обратился в точную копию ее злобного тела. Двойники провели требуемые ритуалы с ужасающей быстротой и рассыпались в прах. Признав поражение, потрепанные жрецы отперли ворота, и Аесма прыгнула в следующую палату.

Там Аесма немедленно столкнулась с огромной толпой из девяти тысяч бритых монахов, каждый из которых требовал возгласить свою мантру для прохождения дальше, и каждый объявлял остальных шарлатанами. Как и прежде, плюясь и бранясь, она вырвала девять тысяч перьев из плаща Акарота, и вновь возникли ее подобия, и она продолжила путь.

Так она шла дальше, от монахов к иерофантам, от бородатых мудрецов к десятитысячелетним йогам. В конце концов она истратила все перья просторного плаща, и от него ничего не осталось, так что она перешла на нити своей одежды. А распустив целиком и одежду, она перешла на волосы своего тела. А оказавшись полностью безволосой, перешла на ресницы.

Наконец, Аесма добралась до сто седьмой палаты. Стены ее были из серебра, а внутри ожидали десять прекрасных сияющих юношей, облаченные лишь в трансцендентальные улыбки и тишину. Но все же и они не могли придти к согласию и продемонстрировали десять свитков с десятью древними коанами, и каждый велел прочесть свой. Однако Аесма, голая, ободранная и чешущаяся от блох, которые все еще не собирались слезать, пришла уже в совершенную ярость, и вместо этого злобно отколотила их посохом Педама, после чего нырнула в следующую комнату, пока они не оправились.

В сто восьмой палате стены были из золота, и там на пяти золотых тронах восседали пятеро мудрых и благородных старейшин со скипетрами власти, медными языками и завитыми железными бородами. За спиной каждого из старейшин стояло по золотой двери в последнюю палату.

 – Убирайся прочь, диаволица! – торжественно провозгласили старейшины. – Тебе никогда не прознать тайного пути в последнюю палату, ибо душа твоя черна, словно полночь!

 – Я – Аесма Разрушительница, старые дурни! И наградой за вашу непочтительность станет мой посох, – рявкнула Аесма, которую уже совершенно достал весь этот сценарий, и снесла посохом Педама стену целиком. Правда, в результате прославленный посох в яркой вспышке разлетелся на пятьдесят тлеющих обломков, позднее собранных убегавшими оттуда паломниками. Они горят и по сей день.

Так ободранная Аесма, не несущая на себе ничего, кроме блох, запрыгнула в последнюю палату, полную света и благозвучной музыки.

Аесма немедленно поняла, что из трех Мастеров Мастер этики был наиболее могущественным, и поистине святейшим из святых. Пред ней предстал гермафродит с чистой пылающей кожей золотисто-бронзового цвета, с длинными и блестящими черными волосами и совершенной улыбкой, коронованный цветами и огнем. Он восседал, зависнув в золотом воздухе, окруженный девятнадцатью девственными прислужниками-полубогами, которые, млея, хором возносили хвалу.

Аесма была по-настоящему поражена, ибо из ста девятой палаты исходил великий свет Истины, и она удивилась, как не заметила этого раньше. Пульсирующий свет очистил ее почернелый разум, и она испытала сильный и неожиданный трепет.

Мастер этики не стал осквернять своих совершенных губ воздухом – вместо этого он улыбнулся пятью способами, пока говорил голосом разума, что отдавался эхом эонов:

 – Мне довелось слышать, как ты сразила других Мастеров, – прозвучали слова, исполненные величия и знания. – Это правда, что я – сильнейший из последователей ЙИСУН.

Почесываясь под ярким светом той комнаты, Аесма послюнявила зудящие руки.

 – Как так? – спросила она.

 – Мастер пространства-времени могуч, но у него лишь одна точка зрения. У Мастера эстетики кругозор шире, но все же она смотрит лишь наружу. В этом их фатальные недостатки. Мой взор обращен внутрь, – молвил Мастер этики, совершив малый жест смирения и песни, и у девственных слуг перехватило дыхание от восхищения. – Только овладев нашей внутренней сущностью, мы способны овладеть своими внешними проявлениями. Ныне все, кто смотрят на мой храм, могут выучить подлинный путь.

Аесму объял трепет, ибо свет этого великого храма и впрямь казался необычайно могущественным.

 – Мною постигнуты учения ЙИСУН, – продолжал Мастер, – а также каждый священный текст, написанный человеком или иным умом. Мой взор и всякий аспект моего бытия отвращены от насилия и устремлены к прославленности и моральному праву всех сознаний. Так мною было достигнуто мастерство в абсолютной и неоспоримой истине самой Истины, и совершенство – мое дыхание.

 – Аесма, мне жаль тебя, ибо, хоть ты предаешься насилию, я отстраняюсь от него. В жизни моей мною не свершен ни единый акт насилия, – грустно закончил Мастер, и все прислужники заплакали.

 – Нонсенс! – недоверчиво воскликнула Аесма.

 – Нет, это правда, – ответил Мастер, опустив долу бесконечные глаза. – Меня непорочно породил лотос, выросший из правого ока ЙИСУН, и потому мать моя не испытала мук роженицы. С рождения мне было даровано знание взрослого человека, и потому, приучившись регулировать поток своего сознания, я не нуждаюсь ни в воде, ни в пище.

Аесма все еще не верила, а Мастер продолжал:

 – Меня вырастили три легендарных зверя, что держат престол ЙИСУН. Рух наставил меня в дисциплине языка – никогда не навредить другому словом. Бегемот наставил меня в дисциплине тела – усовершенствовать дух и плоть и никогда не поднять руку на человека или зверя. Левиафан же наставил меня в дисциплине ума – очиститься от всех злых мыслей прежде, чем они сформируются.

Несмотря на всю свою оторопь и необходимость щуриться, Аесма была чрезвычайно раздражена пением и благоговением девственных спутников Мастера, а укусы на ее теле горячо зудели – так что она задала очередной дурацкий вопрос:

 – Тогда почему ты все еще здесь, лицемерный ты зануда? Если уж в тебе такая святость, разве это не эгоистично с твоей стороны – торчать тут? – прошипела она, разъяренная чистотой этого сияющего создания.

 – Воистину, я жажду возвышенного, – признало божество, и слуги склонили голову в сожалении, – но единственный акт эгоизма, что я себе позволяю – это мое существование. Я в одиночку поддерживаю свет Истины, что сияет в моем храме, за счет которого люди могут достичь просветления – маяк, что виден со всех уголков мироздания! Без моего наставничества великая тьма несомненно захлестнет творение.

Тут Аесма озадачилась, поскольку, когда она стояла снаружи храма, свет был едва виден, и до последней палаты она почти его не замечала. Но все же она не могла найти, где придраться к словам Мастера, отчего злилась и скрежетала зубами, предчувствуя поражение.

 – Отчего так много боли в сердце твоем, Аесма? – мягко спросил Мастер. – Открой мне свой просветленный разум, чтобы помочь тебе устремиться к праведности.

Аесма повиновалась, и Мастер узрел болезненные алые уголья ее ума, и увидел, до чего тот извращен и порочен. Столь бескрайняя жалость проникла в его совершенную грудь при этом ужасном виде, что он заплакал кристально-чистыми слезами и спустился на одну золотистую ступеньку ближе к земле, приближаясь к Аесме.

Но в этот самый момент истекли сутки, и блохи на теле Аесмы, повинуясь собачьему закону, покинули ее и устремились во все стороны сразу. И когда совершенная и пружинистая стопа Мастера опустилась наземь, то он, всецело захваченный жалостью, неосторожно наступил на одну блоху, раздавив ее жизнь.

Немедленно девятнадцать прислужников Мастера закричали, принялись указывать пальцами и смеяться над этим единичным проступком. Их лица чудовищно исказились от шока и ужаса, и они плясали вокруг, подвывая. Мастер поразился их неосторожному и бездумному поведению, вызванному столь малым нарушением личных правил, и окутал их своим бескрайним, сияющим разумом – и онемел, ибо, хоть прислужники и провели свои бесконечные жизни бок о бок с Мастером, ни капли великого света Истины не проникло в их души, и умы их по-прежнему полнились нечистоты.

С внезапным ужасом Мастер стремительно вылетел в сто восьмую палату великого храма, где лежали избитыми пять благородных старейшин, и узрел, что в эту комнату не проникло и мельчайшей частицы великого света Истины. Со всевозрастающей заботой он отправился в сто седьмую палату, где, стеная, лежали десять юношей, и увидел, что даже крупица света Истины не побывала и на пороге.

И так Мастер пересекал палату за палатой, в ужасе проносясь сквозь одни сияющие врата за другими, и всякий раз и без того тусклый свет Истины оказывался затемнен и того пуще. И вот наконец Мастер вышел из храма и узрел снаружи нескончаемые противоречия – и вот он вывел за пределы тела свой разум, чей ужасный жар и несравненное пламя едва не уничтожили саму землю под ногами. Но стоя там, сияя золотом, с потом, что стекал, точно расплав, по совершенному телу, Мастер не смог разглядеть ни искры великого света Истины во всем творении за пределами храма.

 – Как это возможно? – задохнулся Мастер. Но, развернувшись, он увидел, что свет, и без того уже едва видимый, сочится прочь из храма и гаснет. Пошире расставив золотистые стопы, Мастер воззвал к своему трансцендентному сознанию и поглотил звезды, после чего направил свою безграничную и ужасающую силу воли на этот свет.

Но сколь бы сильно он не пылал несравненной сияющей мощью, свет продолжал и продолжал убывать, и по мере того, как он тускнел, повсюду внутри храма и вокруг него разнесся ропот.

  – Свет в храме гаснет! – бормотали паломники-котожоги, щурясь.

 – Видите, там свет гаснет? – говорили паломники-звонари, вглядываясь в храм.

 – Какой свет? – спрашивали приверженцы избиения ступни-и-длани, пытаясь его разглядеть.

Наконец все пришли к соглашению, что никакого света-то там и вовсе никогда не было, и в этот миг мельчайшие его остатки полностью пропали, и храм совершенно потемнел. Великая рябь прошла по морю жрецов и паломников, и вот постепенно они отхлынули от храма и стали нисходить по склонам горы – сперва великими потоками, потом ручейками, а там и струйками.

Вот и девятнадцать девственных слуг с визгом промчались мимо напряженного Мастера, придерживая полы одежд, и запрыгали куда-то вниз по скалам. Подошла собака, села и принялась почесываться.

И вот наконец из почерневшего храма неуверенно вышла Аесма, таращась вокруг в неверии.

 – Ты! – раскрыл рот Мастер. – Что ты наделала?

 – Ничего, честно! – запротестовала Аесма, и Мастер осознал, что на самом деле никогда не поддерживал свет Истины – то был ложный свет, поддерживаемый не чистотой единого великого сознания, сияющего наружу, а взглядами миллионов мелких и невежественных умов, вглядывающихся внутрь.

С этим ужасающим осознанием Мастер тяжело осел в пыль и впервые в жизни испытал черный укол ненависти.

 – Ты! – вновь сплюнул он.

Этого урока Аесма вовсе не усвоила – она была слишком сбита с толку, измучена жарой и укусами, чтобы заботиться о столь тривиальных вещах, как свое просветление. Она разок пнула собаку, вернув ей ее блох, за что та была благодарна. А затем, почесывая ягодицы, нагишом помчалась сквозь пустоту.

– Аесма и три Мастера –

(И уроки, которые она так и не усвоила)

ЧАСТЬ 4: Аесма в доме речей

Хоть Аесма в своих путешествиях была слишком невежественна, чтобы это осознавать, раздалась великая нота дисгармонии и теперь звенела яростью по всей вселенной. Владения трех великих Мастеров были разрушены и опустошены, и вот сами они, униженные, собрали тех немногих последователей, что остались, прихватили орудия спора и войны и немедля приехали в дом речей ЙИСУН, чтобы дать выход своему гневу.

 – Твоя дурная последовательница При Аесма разрушила мой Паноптикон, – прогремел Мастер пространства-времени.

 – Эта отвратительная змея сожгла мой Дворец, – нахохлилась Мастер эстетики, чья кожа и одеяния приобрели цвет кровоподтека, а прямые волосы были собраны в пучок.

 – Она разогнала моих учеников и затемнила мой храм, – плакал Мастер этики, – кто теперь станет учить истине твоего Слова?

В этот самый миг в чертог вернулась Аесма, вполне беззаботная, и великий крик поднялся среди собравшихся. ЙИСУН жестом призвали их к молчанию и промолвили:

 – Я сказал Аесме, что вы – сильнейшие мои последователи. Это была ложь.

Три Мастера были выбиты из колеи этим признанием и громко запротестовали, однако ЙИСУН продолжили:

 – Ты, Мастер пространства-времени, воистину исключительно силен. Однако ты ограничиваешь себя формой того, что есть, а не формой того, чем ты хочешь, чтоб оно стало.

– Ты, Мастер эстетики, столь же сильна, но видя лишь красоту, ты ослепляешь себя.

 – Ты же, – обратились ЙИСУН к плачущему Мастеру этики, – обладаешь чистейшим разумом и сердцем, но, глядя лишь внутрь, ты не в силах воспринять внешнюю иллюзию.

 – Кто же тогда сильнейший? – возопил Мастер пространства-времени, стуча огромным зубилом с грохотом, от которого сотрясся дом речей. – Дай мне знать, и я познаю его меру!

Остальные поддержали его, и вскоре чертог наполнился требовательными криками.

 – Скажу вам прямо, – ответили ЙИСУН, – это При Аесма.

 – Что?! – в ярости сплюнула Аесма. Остальные были столь же поражены.

 – Вы трое были довольны своим мастерством, но Аесма не удовлетворяется, – молвили ЙИСУН.

 – Но она же идиотка и отвратительная интриганка! – взвыла Мастер эстетики.

 – Верно, – довольно сказали ЙИСУН, – но она несет в себе наиболее могущественное мастерство – голод обладания. Она – Мастер желания.

Три Мастера поразмыслили над этими словами, ибо в них был урок, и, поскольку каждый из них был исключительно мудр, они осознали содержащуюся в нем силу и один за другим ускользнули в свои разрушенные владения.

 – Какие три урока ты усвоила, Аесма? – спросили ЙИСУН, когда все ушли.

  – Вселенная чем-то похожа на колесо! – гордо ответила Аесма.

 – Несомненно, но только под одним углом, – весело ответили ЙИСУН.

 – Универсальное искусство – это насилие! – жарко возгласила Аесма.

 – Истинно, но второе, и куда более великое – искусство лжи, – ответили ЙИСУН.

 – Истина зависит от тех, кто ее признает! – закончила она, топая ногами.

 – Нет такой вещи, как Истина, – ответили ЙИСУН, – лучше полагайся на ту или иную ложь. Они куда более связны.

 – Почему, Господь? – сплюнула Аесма.

 – Потому что мы без конца стараемся их поддержать.

 – Что ты хочешь этим сказать, о владыка владык, о царица цариц? – рыкнула Аесма, скрежеща белыми зубами. – Ты послала меня в этот дурацкий поход!

 – Ты лгунья, и твой разум кипит злобными замыслами, – сказали ЙИСУН, – и потому ты моя любимая дочь. Из всех моих детей ты одна борешься.

 – Борюсь, Господь? – переспросила Аесма, пытаясь разобраться.

 – Есть лишь борьба, – ответили ЙИСУН, – желание и борьба – вот двойственная суть существования, все остальное – смерть. Ты непредсказуемый боец, быстрый на подъем, ты ненавидишь застой и страстно жаждешь могущества. Ты не принимаешь мир как он есть, а ищешь великие очертания за его пределами, и жадно стремишься подогнать его под свою волю, используя ужасные орудия голода. Благодаря всему этому ты – моя сильнейшая последовательница.

 – Я все еще не понимаю, – раздосадовано буркнула Аесма.

 – Отлично, – одобрили ЙИСУН.

Руководство по Мечу Мети

Восемнадцать Наставлений

10. Человек, который наслаждается результатом разрезания, является самым отвратительным, бесхребетным пресмыкающимся. Человек, который находит удовольствие в процессе резки, становится мастером.

11. Человек всегда стремится сразить человека. Поэтому тот из них, кто обнажит меч быстрее – выживает. Чтобы упредить подобное, вы должны жить, есть и срать, как человек, который уже обнажил свой меч. Не важно, в самом ли деле клинок постоянно вне ножен – хотя вы будете смотреться по-идиотски, следуя этой заповеди буквально.

12. Осознайте: непобедимый фехтовальщик должен быть исключительно беден.

13. Слабый фехтовальщик сдерживает удары своего меча. Он слишком сильно зависит от своего клинка. Его стойка нетверда. Его хватка слишком закрепощена, и он боится сокрушить землю своим шагом. У него поверхностный и блуждающий взгляд, язык его вял и бледен. Он отказывается выдыхать горячее дыхание Бессмертного Пламени.

14. Слабый фехтовальщик зависит от победы. Он думает о своей жизни, о своих обязательствах, о результатах битвы, о своей ненависти к противнику, о своих тренировках, о своей гордости за свое мастерство. А поступая так, он является несовершенным сосудом для чудовищного пламени своей Воли. Он наверняка сломается. Он не будет дерзко смеяться, если его разрубит надвое клинком противника. Когда его меч расколется, его руки будут слишком скованы, чтобы рвать плоть его врагов.

15. Слабый фехтовальщик повергает врага и думает, что справился с задачей. Он наслаждается победой. Он отбрасывает меч и возвращается к близким. Он еще не знает, что единственный его удар обогнет мир пять раз и ударит его пятидесятикратно.

16. Слабый фехтовальщик зависит от инструмента. Иметь меч куда удобнее, но если потребуется, смерть должна таиться под вашими ногтями. Научитесь убивать локтями, убивать коленями, убивать большими пальцами и кончиками пальцев. Говорят, умение убивать речью полезно, но я нахожу слова слишком мягким инструментом, чтобы пробить человеческий череп.

17. Учитесь отделять себя от поля боя. Если потребуется, делайте так, чтобы на нём не оставалось даже ваших следов. Имейте полное представление о каждой ползучей твари и каждом драгоценном цветке, каждой нежной былинке травы и каждом комке горькой земли, каждом бьющемся сердце и каждом существе, наполненном любовью, надеждой и восхищением. Только тогда вы можете стать их уничтожителем.

18. Перегрев, как и переохлаждение, нежелательны. Учитесь читать погоду.

В завершение

1. Говорят, что величайшие короли-воины могут возвысить насилие и забыть все, что они знали о мече. Это правда. Но единственный верный путь к престолу лежит через цареубийство.

2. Более того, только наихудшие из идиотов стремятся стать королями.

3. Глубоко надеюсь, что хоть какая-то мудрость сможет пробиться в толстый череп моего ученика. Если же нет, то пусть прочтение этого руководства не вызовет у вас ничего, кроме скуки, и пусть его истинный смысл умрет вместе со мной.

4. Достигните небес через насилие.

Прим.Пер.:

Доброго всем времени суток! Обычно читаю оригинал, пролистывая страницы стрелочками на клавиатуре. Но тут, черт меня дернул мазнуть курсором по страничке и, ВНЕЗАПНО, там оказались комментарии от автора. Так что теперь они тоже будут переводиться. Напишите в комментариях нужен ли вам перевод авторских заметок к предыдущим страницам.

Также один очень хороший человек (Orimvora) вызвался поработать над переводом на должности корректора. Так что, я надеюсь, качество контента должно будет вырасти. Крепитесь, ибо правки грядут))

Всем спасибо за внимание!

«Необходимость коммуникации между обширными слоями многомерного пространства взрастила потребность в потреблении бесовской плоти. Но всё же, несмотря на свою полезность, весь этот отвратительный процесс невероятно грязен. Что ж, я сам однажды провел в койке целую неделю, избавляясь от мелкого синего беса, в поту и судорогах, а в результате смог говорить только на гоблинском. Куда мудрее избавиться от этого процесса, нанять Теллана или гильдийца и тем уберечь себя от возможных осложнений».

– Прим Паяпоп Притрем, предисловие к Престолу Богов