←Аесма и три Мастера, Часть 3 и 483/424→

– Аесма и три Мастера –

(И уроки, которые она так и не усвоила)

ЧАСТЬ 3: Мастер этики

Румяная от битвы и победы, Аесма пустилась дальше по дороге, не заботясь о прекрасном обществе света и звука, что было столь жестоко ею разрушено. С невежественным весельем она насвистывала, пересекая пустоту в поисках Мастера этики.

Владения Мастера было нетрудно найти – они лежали на сияющей горе, чей пик был столь высок, что его можно было увидеть практически из любого уголка творения. Аесма лишь поглумилась над подобным препятствием и единым взмахом тридцатилигового посоха Педама вознеслась на вершину. Но, проносясь мимо, она увидела, что склоны горы кишат необозримыми толпами людей, зверей и полубогов. Достигнув же вершины, она узрела великое столпотворение, колышущееся море паломников, в центре которого вздымался сияющий храм необозримой ширины и высоты, причудливой формы, которую Аесма не могла толком осознать.

Почти немедленно Аесму подхватило потоком, и ее мотало то туда, то сюда среди скопления тел всех вообразимых цветов, очертаний и полов, а от беспорядочной литании на тысяче языков она едва не оглохла. В ярости она единым взмахом педамова посоха сделала подсечку каждому паломнику в радиусе километра, и, пока они ползали вокруг, страдая от боли, она принялась злобно их допрашивать.

 – Где Мастер этики?! – плевалась она, избивая простертых паломников, пока те хватались за кровоточащие голени. У них, как оказалось, не было никакого объединяющего кредо или учения. Аесма увидела паломников-звонарей и паломников-котожогов, приверженцев избиения ступни-и-длани (восторженно вопивших от изысканного удара, что нанесла им Аесма) и многих других.

 – Спроси у святых! – закричали паломники, и Аесма увидела, что у подножья великого храма лепится бесчисленное множество храмов поменьше, разросшихся, словно уродливые изукрашенные грибы, пытающиеся раздавить друг друга. Тогда, использовав изгиб на конце посоха Педама, она сорвала тридцать храмов с фундамента и неистово затрясла ими, пока не вытряхнула несколько краснощеких и потных жрецов.

 – Изыди, демон! – в унисон возопили жрецы, хватаясь за разнообразные священные символы, так что Аесма хорошенько поколотила их посохом.

 – Где Мастер этики?! – спросила она, задрав нос и сидя на груди одного из святых.

 – Он – святейший из святых, и сокрылся от взора порочных! – ответил жрец, задыхаясь от мучительной боли, ибо пропитанное злобой тело Аесмы было тяжелее железа и горячее кузнечного горна. – И тебе никогда не узнать тайного пути к его абсолютной истине!

В результате Аесма размазала его по камням и решила спросить у собаки – они заслуживали куда большего доверия, нежели паломники и святые.

 – Он в храме 109 палат, – ответила ей собака, – каждая из которых святее предыдущей, так что лишь гораздо более чистый сердцем сможет их миновать.

Аесма пнула собаку и развернулась, чтобы идти прочь, но та сказала:

 – Согласно закону собак, ты на протяжении одного дня должна влачить мою ношу. И посему я дарую тебе моих блох, чтобы иметь возможность отдохнуть сегодня ночью.

И вот все до единой блохи перепрыгнули с собаки на Аесму, и та взвыла, принялась чесаться, и стукнула собаку, но собачий закон был исключительно силен, и потому ей не оставалось ничего больше, кроме как сердито ворчать себе под нос на пути далее.

Приблизившись к храму, Аесма увидела, что он имеет форму огромного светильника с сияющими воротами вместо стенок, и сквозь одни из этих ворот она увидела путь, ведущий прямо сквозь все сто девять палат к крохотной искорке света.

Она запрыгнула в первые врата, но немедля столкнулась с огромной толпой из десяти тысяч многоцветных жрецов, захлопнувших вторые ворота у нее перед носом.

 – Тебе не пройти дальше, – голосили жрецы, суетясь вокруг нее, – покуда ты не провела священные ритуалы, проявив себя достойной!

 – Что за ритуалы? – рыкнула Аесма, отгоняя жрецов от своих щиколоток. Однако десять тысяч жрецов дали десять тысяч ответов. Одни говорили, что Аесме следует очистить призраки ее прошлых жизней, иные утверждали, что ей надлежит выкупаться в девственной крови, третьи же требовали, чтобы она утыкала свое тело иглами, оставляя между ними зазор в длину ладони. Вскоре разногласия жрецов перешли в чистую ярость, и они ополчились друг на друга, по-прежнему не давая Аесме пройти. Но у нее не было времени на все эти глупости, так что она выдрала десять тысяч перьев из плаща Акарота и дохнула на них огнем, после чего каждый обратился в точную копию ее злобного тела. Двойники провели требуемые ритуалы с ужасающей быстротой и рассыпались в прах. Признав поражение, потрепанные жрецы отперли ворота, и Аесма прыгнула в следующую палату.

Там Аесма немедленно столкнулась с огромной толпой из девяти тысяч бритых монахов, каждый из которых требовал возгласить свою мантру для прохождения дальше, и каждый объявлял остальных шарлатанами. Как и прежде, плюясь и бранясь, она вырвала девять тысяч перьев из плаща Акарота, и вновь возникли ее подобия, и она продолжила путь.

Так она шла дальше, от монахов к иерофантам, от бородатых мудрецов к десятитысячелетним йогам. В конце концов она истратила все перья просторного плаща, и от него ничего не осталось, так что она перешла на нити своей одежды. А распустив целиком и одежду, она перешла на волосы своего тела. А оказавшись полностью безволосой, перешла на ресницы.

Наконец, Аесма добралась до сто седьмой палаты. Стены ее были из серебра, а внутри ожидали десять прекрасных сияющих юношей, облаченные лишь в трансцендентальные улыбки и тишину. Но все же и они не могли придти к согласию и продемонстрировали десять свитков с десятью древними коанами, и каждый велел прочесть свой. Однако Аесма, голая, ободранная и чешущаяся от блох, которые все еще не собирались слезать, пришла уже в совершенную ярость, и вместо этого злобно отколотила их посохом Педама, после чего нырнула в следующую комнату, пока они не оправились.

В сто восьмой палате стены были из золота, и там на пяти золотых тронах восседали пятеро мудрых и благородных старейшин со скипетрами власти, медными языками и завитыми железными бородами. За спиной каждого из старейшин стояло по золотой двери в последнюю палату.

 – Убирайся прочь, диаволица! – торжественно провозгласили старейшины. – Тебе никогда не прознать тайного пути в последнюю палату, ибо душа твоя черна, словно полночь!

 – Я – Аесма Разрушительница, старые дурни! И наградой за вашу непочтительность станет мой посох, – рявкнула Аесма, которую уже совершенно достал весь этот сценарий, и снесла посохом Педама стену целиком. Правда, в результате прославленный посох в яркой вспышке разлетелся на пятьдесят тлеющих обломков, позднее собранных убегавшими оттуда паломниками. Они горят и по сей день.

Так ободранная Аесма, не несущая на себе ничего, кроме блох, запрыгнула в последнюю палату, полную света и благозвучной музыки.

Аесма немедленно поняла, что из трех Мастеров Мастер этики был наиболее могущественным, и поистине святейшим из святых. Пред ней предстал гермафродит с чистой пылающей кожей золотисто-бронзового цвета, с длинными и блестящими черными волосами и совершенной улыбкой, коронованный цветами и огнем. Он восседал, зависнув в золотом воздухе, окруженный девятнадцатью девственными прислужниками-полубогами, которые, млея, хором возносили хвалу.

Аесма была по-настоящему поражена, ибо из ста девятой палаты исходил великий свет Истины, и она удивилась, как не заметила этого раньше. Пульсирующий свет очистил ее почернелый разум, и она испытала сильный и неожиданный трепет.

Мастер этики не стал осквернять своих совершенных губ воздухом – вместо этого он улыбнулся пятью способами, пока говорил голосом разума, что отдавался эхом эонов:

 – Мне довелось слышать, как ты сразила других Мастеров, – прозвучали слова, исполненные величия и знания. – Это правда, что я – сильнейший из последователей ЙИСУН.

Почесываясь под ярким светом той комнаты, Аесма послюнявила зудящие руки.

 – Как так? – спросила она.

 – Мастер пространства-времени могуч, но у него лишь одна точка зрения. У Мастера эстетики кругозор шире, но все же она смотрит лишь наружу. В этом их фатальные недостатки. Мой взор обращен внутрь, – молвил Мастер этики, совершив малый жест смирения и песни, и у девственных слуг перехватило дыхание от восхищения. – Только овладев нашей внутренней сущностью, мы способны овладеть своими внешними проявлениями. Ныне все, кто смотрят на мой храм, могут выучить подлинный путь.

Аесму объял трепет, ибо свет этого великого храма и впрямь казался необычайно могущественным.

 – Мною постигнуты учения ЙИСУН, – продолжал Мастер, – а также каждый священный текст, написанный человеком или иным умом. Мой взор и всякий аспект моего бытия отвращены от насилия и устремлены к прославленности и моральному праву всех сознаний. Так мною было достигнуто мастерство в абсолютной и неоспоримой истине самой Истины, и совершенство – мое дыхание.

 – Аесма, мне жаль тебя, ибо, хоть ты предаешься насилию, я отстраняюсь от него. В жизни моей мною не свершен ни единый акт насилия, – грустно закончил Мастер, и все прислужники заплакали.

 – Нонсенс! – недоверчиво воскликнула Аесма.

 – Нет, это правда, – ответил Мастер, опустив долу бесконечные глаза. – Меня непорочно породил лотос, выросший из правого ока ЙИСУН, и потому мать моя не испытала мук роженицы. С рождения мне было даровано знание взрослого человека, и потому, приучившись регулировать поток своего сознания, я не нуждаюсь ни в воде, ни в пище.

Аесма все еще не верила, а Мастер продолжал:

 – Меня вырастили три легендарных зверя, что держат престол ЙИСУН. Рух наставил меня в дисциплине языка – никогда не навредить другому словом. Бегемот наставил меня в дисциплине тела – усовершенствовать дух и плоть и никогда не поднять руку на человека или зверя. Левиафан же наставил меня в дисциплине ума – очиститься от всех злых мыслей прежде, чем они сформируются.

Несмотря на всю свою оторопь и необходимость щуриться, Аесма была чрезвычайно раздражена пением и благоговением девственных спутников Мастера, а укусы на ее теле горячо зудели – так что она задала очередной дурацкий вопрос:

 – Тогда почему ты все еще здесь, лицемерный ты зануда? Если уж в тебе такая святость, разве это не эгоистично с твоей стороны – торчать тут? – прошипела она, разъяренная чистотой этого сияющего создания.

 – Воистину, я жажду возвышенного, – признало божество, и слуги склонили голову в сожалении, – но единственный акт эгоизма, что я себе позволяю – это мое существование. Я в одиночку поддерживаю свет Истины, что сияет в моем храме, за счет которого люди могут достичь просветления – маяк, что виден со всех уголков мироздания! Без моего наставничества великая тьма несомненно захлестнет творение.

Тут Аесма озадачилась, поскольку, когда она стояла снаружи храма, свет был едва виден, и до последней палаты она почти его не замечала. Но все же она не могла найти, где придраться к словам Мастера, отчего злилась и скрежетала зубами, предчувствуя поражение.

 – Отчего так много боли в сердце твоем, Аесма? – мягко спросил Мастер. – Открой мне свой просветленный разум, чтобы помочь тебе устремиться к праведности.

Аесма повиновалась, и Мастер узрел болезненные алые уголья ее ума, и увидел, до чего тот извращен и порочен. Столь бескрайняя жалость проникла в его совершенную грудь при этом ужасном виде, что он заплакал кристально-чистыми слезами и спустился на одну золотистую ступеньку ближе к земле, приближаясь к Аесме.

Но в этот самый момент истекли сутки, и блохи на теле Аесмы, повинуясь собачьему закону, покинули ее и устремились во все стороны сразу. И когда совершенная и пружинистая стопа Мастера опустилась наземь, то он, всецело захваченный жалостью, неосторожно наступил на одну блоху, раздавив ее жизнь.

Немедленно девятнадцать прислужников Мастера закричали, принялись указывать пальцами и смеяться над этим единичным проступком. Их лица чудовищно исказились от шока и ужаса, и они плясали вокруг, подвывая. Мастер поразился их неосторожному и бездумному поведению, вызванному столь малым нарушением личных правил, и окутал их своим бескрайним, сияющим разумом – и онемел, ибо, хоть прислужники и провели свои бесконечные жизни бок о бок с Мастером, ни капли великого света Истины не проникло в их души, и умы их по-прежнему полнились нечистоты.

С внезапным ужасом Мастер стремительно вылетел в сто восьмую палату великого храма, где лежали избитыми пять благородных старейшин, и узрел, что в эту комнату не проникло и мельчайшей частицы великого света Истины. Со всевозрастающей заботой он отправился в сто седьмую палату, где, стеная, лежали десять юношей, и увидел, что даже крупица света Истины не побывала и на пороге.

И так Мастер пересекал палату за палатой, в ужасе проносясь сквозь одни сияющие врата за другими, и всякий раз и без того тусклый свет Истины оказывался затемнен и того пуще. И вот наконец Мастер вышел из храма и узрел снаружи нескончаемые противоречия – и вот он вывел за пределы тела свой разум, чей ужасный жар и несравненное пламя едва не уничтожили саму землю под ногами. Но стоя там, сияя золотом, с потом, что стекал, точно расплав, по совершенному телу, Мастер не смог разглядеть ни искры великого света Истины во всем творении за пределами храма.

 – Как это возможно? – задохнулся Мастер. Но, развернувшись, он увидел, что свет, и без того уже едва видимый, сочится прочь из храма и гаснет. Пошире расставив золотистые стопы, Мастер воззвал к своему трансцендентному сознанию и поглотил звезды, после чего направил свою безграничную и ужасающую силу воли на этот свет.

Но сколь бы сильно он не пылал несравненной сияющей мощью, свет продолжал и продолжал убывать, и по мере того, как он тускнел, повсюду внутри храма и вокруг него разнесся ропот.

  – Свет в храме гаснет! – бормотали паломники-котожоги, щурясь.

 – Видите, там свет гаснет? – говорили паломники-звонари, вглядываясь в храм.

 – Какой свет? – спрашивали приверженцы избиения ступни-и-длани, пытаясь его разглядеть.

Наконец все пришли к соглашению, что никакого света-то там и вовсе никогда не было, и в этот миг мельчайшие его остатки полностью пропали, и храм совершенно потемнел. Великая рябь прошла по морю жрецов и паломников, и вот постепенно они отхлынули от храма и стали нисходить по склонам горы – сперва великими потоками, потом ручейками, а там и струйками.

Вот и девятнадцать девственных слуг с визгом промчались мимо напряженного Мастера, придерживая полы одежд, и запрыгали куда-то вниз по скалам. Подошла собака, села и принялась почесываться.

И вот наконец из почерневшего храма неуверенно вышла Аесма, таращась вокруг в неверии.

 – Ты! – раскрыл рот Мастер. – Что ты наделала?

 – Ничего, честно! – запротестовала Аесма, и Мастер осознал, что на самом деле никогда не поддерживал свет Истины – то был ложный свет, поддерживаемый не чистотой единого великого сознания, сияющего наружу, а взглядами миллионов мелких и невежественных умов, вглядывающихся внутрь.

С этим ужасающим осознанием Мастер тяжело осел в пыль и впервые в жизни испытал черный укол ненависти.

 – Ты! – вновь сплюнул он.

Этого урока Аесма вовсе не усвоила – она была слишком сбита с толку, измучена жарой и укусами, чтобы заботиться о столь тривиальных вещах, как свое просветление. Она разок пнула собаку, вернув ей ее блох, за что та была благодарна. А затем, почесывая ягодицы, нагишом помчалась сквозь пустоту.

– Аесма и три Мастера –

(И уроки, которые она так и не усвоила)

ЧАСТЬ 4: Аесма в доме речей

Хоть Аесма в своих путешествиях была слишком невежественна, чтобы это осознавать, раздалась великая нота дисгармонии и теперь звенела яростью по всей вселенной. Владения трех великих Мастеров были разрушены и опустошены, и вот сами они, униженные, собрали тех немногих последователей, что остались, прихватили орудия спора и войны и немедля приехали в дом речей ЙИСУН, чтобы дать выход своему гневу.

 – Твоя дурная последовательница При Аесма разрушила мой Паноптикон, – прогремел Мастер пространства-времени.

 – Эта отвратительная змея сожгла мой Дворец, – нахохлилась Мастер эстетики, чья кожа и одеяния приобрели цвет кровоподтека, а прямые волосы были собраны в пучок.

 – Она разогнала моих учеников и затемнила мой храм, – плакал Мастер этики, – кто теперь станет учить истине твоего Слова?

В этот самый миг в чертог вернулась Аесма, вполне беззаботная, и великий крик поднялся среди собравшихся. ЙИСУН жестом призвали их к молчанию и промолвили:

 – Я сказал Аесме, что вы – сильнейшие мои последователи. Это была ложь.

Три Мастера были выбиты из колеи этим признанием и громко запротестовали, однако ЙИСУН продолжили:

 – Ты, Мастер пространства-времени, воистину исключительно силен. Однако ты ограничиваешь себя формой того, что есть, а не формой того, чем ты хочешь, чтоб оно стало.

– Ты, Мастер эстетики, столь же сильна, но видя лишь красоту, ты ослепляешь себя.

 – Ты же, – обратились ЙИСУН к плачущему Мастеру этики, – обладаешь чистейшим разумом и сердцем, но, глядя лишь внутрь, ты не в силах воспринять внешнюю иллюзию.

 – Кто же тогда сильнейший? – возопил Мастер пространства-времени, стуча огромным зубилом с грохотом, от которого сотрясся дом речей. – Дай мне знать, и я познаю его меру!

Остальные поддержали его, и вскоре чертог наполнился требовательными криками.

 – Скажу вам прямо, – ответили ЙИСУН, – это При Аесма.

 – Что?! – в ярости сплюнула Аесма. Остальные были столь же поражены.

 – Вы трое были довольны своим мастерством, но Аесма не удовлетворяется, – молвили ЙИСУН.

 – Но она же идиотка и отвратительная интриганка! – взвыла Мастер эстетики.

 – Верно, – довольно сказали ЙИСУН, – но она несет в себе наиболее могущественное мастерство – голод обладания. Она – Мастер желания.

Три Мастера поразмыслили над этими словами, ибо в них был урок, и, поскольку каждый из них был исключительно мудр, они осознали содержащуюся в нем силу и один за другим ускользнули в свои разрушенные владения.

 – Какие три урока ты усвоила, Аесма? – спросили ЙИСУН, когда все ушли.

  – Вселенная чем-то похожа на колесо! – гордо ответила Аесма.

 – Несомненно, но только под одним углом, – весело ответили ЙИСУН.

 – Универсальное искусство – это насилие! – жарко возгласила Аесма.

 – Истинно, но второе, и куда более великое – искусство лжи, – ответили ЙИСУН.

 – Истина зависит от тех, кто ее признает! – закончила она, топая ногами.

 – Нет такой вещи, как Истина, – ответили ЙИСУН, – лучше полагайся на ту или иную ложь. Они куда более связны.

 – Почему, Господь? – сплюнула Аесма.

 – Потому что мы без конца стараемся их поддержать.

 – Что ты хочешь этим сказать, о владыка владык, о царица цариц? – рыкнула Аесма, скрежеща белыми зубами. – Ты послала меня в этот дурацкий поход!

 – Ты лгунья, и твой разум кипит злобными замыслами, – сказали ЙИСУН, – и потому ты моя любимая дочь. Из всех моих детей ты одна борешься.

 – Борюсь, Господь? – переспросила Аесма, пытаясь разобраться.

 – Есть лишь борьба, – ответили ЙИСУН, – желание и борьба – вот двойственная суть существования, все остальное – смерть. Ты непредсказуемый боец, быстрый на подъем, ты ненавидишь застой и страстно жаждешь могущества. Ты не принимаешь мир как он есть, а ищешь великие очертания за его пределами, и жадно стремишься подогнать его под свою волю, используя ужасные орудия голода. Благодаря всему этому ты – моя сильнейшая последовательница.

 – Я все еще не понимаю, – раздосадовано буркнула Аесма.

 – Отлично, – одобрили ЙИСУН.