Ты сидишь и наряжаешь медведя в короны. Ты создаёшь их одну за другой – это последнее, чему она научила тебя. Попытками отточить этот навык ты пытаешься защититься от давящего чувства вины. Где она сейчас? Жива ли? Медведь послушно пытается удержать на меховой голове десяток корон. Едва тлеющие угли почти не дают света. Как ты могла позволить своей маме умереть? Ты плохой ребенок. Ты только обрела её – и по твоей вине ты снова одна. Ты её не заслужила.

Металлические листы сминаются и превращаются в колючего железного ежа, разрезая тебе пальцы. Ты опять сорвалась. Сложно концентрироваться, когда ты хочешь убить себя. Должен же быть способ всё исправить. Ты выбрасываешь бракованную корону в кучу, где она со звоном отскакивает от сотни своих подруг. Быть виновной в смерти родителя – непосильное бремя для ребенка. Прошло уже несколько дней, как ты сидишь на берегу возле костра. Ты не находишь в себе сил уйти. Ты продолжаешь стругать эти головные уборы, делаешь последнее, чего она от тебя хотела. Ах, если бы только она вернулась. Ты была бы самой послушной, самой старательной ученицей. Внезапно, к тебе приходит идея.

Ветка: ?

Нет, это слишком глупо даже для тебя. Ты должна смириться спотерей и становиться взрослой и ответственной – это то, чего бы она хотела, верно? Если бы ты умерла из-за глупой надежды, вряд ли она была бы рада, верно?

Ветка: ??

Ты бредёшь через разрушенный квартал. Неверное пламя свечи освещает тебе дорогу. Масочка даёт тебе дышать, но пепел залепляет глаза. В прошлый раз она появилась, чтобы тебя спасти – это значит, что, если ты снова будешь в опасности, она явится, верно? Верно? Ну пожааалуйста.

Боец у меня на руках конвульсивно дёргается. Будучи Полководцем, пусть даже на пенсии, я не могу просто бросить эти шестерни помирать. Солдатик блюёт переливающимися фиолетовым кишками. Как хорошо, что ты не можешь чувствовать боль. Ты же не можешь?

Его шестерню будто поджаривают на сковороде. Она темнеет, запекается по краям и меняет цвет на фиолетовый. Розовый туман, заползающий ему в рот, оплавляет ему губы. Смотря на меня мутнеющими глазами, он хрипит:

- Пить, брат…

Я сочиняю ему бутылку синьки. Взять он её не может – его пальцы сплавились в дёргающийся мясной отросток. Вопреки моим ожиданиям, он не умирает – просто стонет, тяжело дыша, его глаза безумно дёргаются, едва не вылезая из орбит.

- Больно мне… Я умру? – спрашивает он меня. А вот это ново.

Этот почти потухший взгляд, слишком осознанный для шестерни.Он ждёт моего ответа, будто может его понять.

- Ты… Чувствуешь боль?

- Да товарищ. Помоги мне.

Что-то сильно не так. Я думал, что он просто умрёт. Видимо насильная инъекция красного токсина в синюю шестерню заставляет её осознать себя. Красный с синим дают фиолетовый, верно? Делают тебя сложнее. Ох чёрт, это значит, что эти парни могут теперь чувствовать. Что ты натворила, подруга?

Полководцы - плохие лекари. Я кастую простенькое лечение, стягивая расплавившиеся конечности. Дерьмово, конечно, но сойдёт. Взгляд бойца проясняется.

- Спасибо, брат!

Всегда пожалуйста. Я отвлекаюсь и слышу стоны вокруг. Блять,я же хотел не втягиваться в эти разборки. Но если они могут осознать себя… Значит, это преступление против человечества. Я не могу просто стоять и смотреть, как они страдают. Пришло время вспоминать правила оказания первой магической помощи.

…

Спустя некоторое время нам удаётся спасти тех, кто еще дышит. Большая часть бойцов погибла, но некоторые стали фиолетовыми и теперь харкают кровью, наслаждаясь возможностью чувствовать боль. Вместе с первым солдатом мы выкладываем их тела возле форпоста.

- Товарищ старший по званию, я сплю? – спрашивает меня боец. Приглядевшись, я узнаю в нём Вырастайку. Впереди долгие объяснения.

Присев на ящик возле стенающих, я доношу солдату диспозицию. У меня есть рабочая теория о том, что произошло – люди, которых Стас видел давно и плохо помнит, не пережили встречи с концентрированным дымом. Переливающийся разными цветами туман начиняет шестерни цветами, с которыми они не могут справиться. Но молодые персонажи, с которыми психика хозяина познакомилась недавно, сильнее и впитывают их в себя, становясь более полными.  Выслушав меня, Вырастайка озадаченно чешет каску.

- Я почти не помню себя человеком. Но я помню, что вы наш командир и вы нас спасли. Какие дальнейшие приказания, господин Полководец?

«Представьте, что вы стоите возле трамвайных путей. Вдалеке вы видите сбежавшую тележку, несущуюся по рельсам к четырём рабочим, которые не слышат, как она приближается. Даже если они заметят это, они не смогут вовремя уйти с дороги. Когда это бедствие вырисовывается, вы смотрите вниз и видите рычаг, соединенный с гусеницами. Вы понимаете, что, если вы нажмете на рычаг, трамвай будет отклонен на второй ряд, где находятся ничего не подозревающие рабочие. Тем не менее на этом пути находится один одинокий рабочий, не замечающий своих коллег. Итак, вы бы потянули за рычаг, ведущий к одной смерти, но спасли четверых?»

Я еду в Штаб, трясясь на бездорожье и поправляя фуражку. Свой выбор я ужесделал. Да, я мог бы пройти мимо – оставляя искорёженных, напуганных людей захлёбываться токсином. Вырастайка злобно передёргивает затвор автомата, горя праведным гневом – уцелевшие синие по всему городу отлавливают выживших красных диверсантов и вздёргивают их на фонарных столбах. Дезорганизованные, озлобленные смертью товарищей, они бы хаотично атаковали красные позиции, умирая. Если бы они были просто бездушными ботами, я бы прошел мимо, верный своим принципам. Но теперь они люди. Им нужна фигура, вокруг которой они могут объединиться. Кто-то должен их собрать воедино. Кто-то должен раздать приказы медикам, организовать госпитали, дать умирающим надежду. Я просто временщик. Я должен отвлечь их от мести. Я должен перегруппировать их, чтобы синие силы зализали раны и укрепились.

- Мы их похороним, правда, сеньор Полководец? – спрашивает он меня, хрустя зубами от злости.

Собравшиеся у Башни требуют меня на трибуну. Спящий Король всё не просыпается, а неутолимое желание убивать наполняет их сердца. Я раздаю приказания. Нам удаётся собрать большую часть уцелевших. Вы же тоже совершали военные преступления. Но вы выполняли приказы. И в итоге пострадали больше. Это вас оправдывает? Наверное, война так и работает. Я латаю тонущий корабль как могу. Отряжаю фиолетовых быть офицерами, поскольку они разумнее. Создаю новых синих, чтобы тащить раненых и удерживать позиции. Забавно, что я снова воюю против Саши. Всё как в старые добрые. Мои вялые попытки убедить собравшихся не превозносить меня тонут в общем гуле одобрения. Для них я спаситель. Наверное, культ так и работает.

Толкать речи с трибуны – занятие привычное. Я не могу сказать им «бросайте оружие, вы воюете сами с собой». Они полны гнева. Они жаждут отмщения за товарищей, умерших у них на руках. Я должен быть очень осторожен, направляя их ненависть. Я говорю, что мы сильно пострадали, и будет неразумным идти в атаку. Я убеждаю их, что нам нужно восстановится и окопаться прежде, чем мы сможем убивать красных. Что толку, – говорю я, – напасть сейчас и полечь костьми? Мы сможем нанести больше урона, когда воспрянем. Надеюсь, она знала, что делает. Я не могу сдерживать их слишком долго.