Ко мне приводят пленных красных. Побитые девушки затравленно озираются. Я замечаю, что некоторые из них так же обрели фиолетовый отлив, а значит, удары прикладом в лицо они могут чувствовать. Я приказал брать красных в плен, а не убивать на месте. И тащить ко мне, чтобы я мог их допросить. И что мне делать с ними теперь? Мы соорудили импровизированные бараки для пленных, и теперь они копятся там.

Я снова надела ящик на башку. Надеюсь, никто теперь не увидит моих глаз. По крайней мере до следующего круга. Мага никто с тех пор не видел – да и было бы странно, если бы ублюдок остался на чай. Моя корона стала тяжелой и черной.  С меня слезает краска. Облупливается, крупными сухими кусками отваливаясь от короны. Запятнала руки. Сквозь мутный монитор я вижу горящую сигарету. Я отослала всех подчинённых вон. Мне донесли, что от магического оружия они становятся живыми или умирают. До такого я еще не доходила. На что я готова пойти, чтобы её спасти? Есть ли хоть что-то, что заставит меня остановится? Обычные шестерни не разумнее котят. Но пытать живых людей… Раз уж я сделала эту глупость – пусть это её закалит. Если она будет ненавидеть меня больше всех – это канализирует её ненависть, сделает её сильнее. В этом, видимо и состоит выход? С самого начала вместо того, чтобы пытаться ей помочь, я должна была быть её злейшим врагом? Я вспоминаю как она плачет у меня на груди. Нам казалось, что мы всего сможем достичь вместе. Что мы вдвоем – против всего мира. Реальность оказалась грязнее и прямолинейнее. Я верчу в руках ржавый наган. Действительно, Стас на моем фоне – просто котёнок. Сам ничего не решал, слепо следовал приказам карающих родителей. Черный человек тоже не зло – он функция, лишенная своей воли. Как и Богиня. Обижаться на них – всё равно, что на солнце, или гравитацию. Так кто же злодей в этой истории? Кто по своей воле, ради своих интересов принес страдания миллионам? Я не могу спустить курок. Это должна сделать Анна, пылающая праведным гневом. Так и не узнав, кто я и чего хотела. Я вспоминаю, как она плакала на моих руках, умоляя закончить это. Я поклялась, что найду способ оставить её в живых. Теперь я знаю цену этого. Я должна стать злом – хуже, чем всё, что было до этого. Для неё я останусь всего лишь чудовищем с ящиком вместо головы, от которого она избавит это сознание и выйдет из этой битвы героем. Мне нужно лишь поддаться.

Я просто сижу в углу комнаты и курю. Где-то в Церкви ходят бойцы, переговариваются, деликатно обходят мои апартаменты. Некоторые из них обрели разум ценой чудовищных мучений плоти – я не пошла их лечить. Вопреки моим ожиданиям, они не возненавидели меня – сказывается очарование Императрицы. Они ходят мимо моих дверей на цыпочках, прикрикивая на бестолковые громкие шестерни, которые пытаются пролезть ко мне с докладом. Думают, что я занята. Ну, можно сказать и так. В противоположном углу комнаты сидит он – помятый советский летчик Павел. Безумно вращая глазами, он пытается свыкнуться с мыслью, что снова принёс миллионам людей мучительную смерть – теперь уже в загробном мире.

- Как ты с этим справлялся, Паша? – спрашиваю я его, не рассчитывая ни на что конкретное.

- Пил, – лаконично отвечает он.

- Гуляй, рванина, – я кастую древнюю деревянную бочку с вином, заткнутую сургучной печатью, – и убирайся с глаз долой. Позови следующего.

Пока он выходит, я пытаюсь проморгаться. Отраженные светом лампы, танцующие силуэты людей по стенам молчаливо вопрошают меня – стоила ли моя история их страданий? Готова была ли я пожертвовать всеми ими, ради одной девушки? Я не отвечаю. Мой ответ их не порадует.
Следующей входит высокая девушка в британской колониальной форме. Даже в помещении она в пробковом шлеме, и рассматривает комнату через отдельный оптический прицел. Второй её глаз выбит. Едва переступив порог комнаты, она роняет связку динамита из сумки, и её ехидная улыбка выдаёт, что сделала она это не напрасно.

- О-хо-хо, Госпожа, вы в огне! Я так не веселилась с тех пор, как была жива! Куда мы нанесём следующий удар?

- Манеры – сухо отрезаю я.

Она демонстративно встаёт по стойке смирно, скорчив максимально ехидную рожу. Фиолетовое свечение её шестерни намекает, что она здесь добровольно и может передумать.

- Так точно Госпожа! Наблюдатель Алиса в расположение вот сюда прибыла. Позвольте доложить: противника – нихуя, деморализован, бежит, улепётывает, оставляет позиции, отступает…

- Довольно.

- Есть! Довольна! Так может, жахнем, Госпожа? Еще разок? Шоб весь мир в труху!

Чёрт возьми, она мешает мне предаваться экзистенциальной тоске. Это неудобно.

- В своей мудрости вы позволили большей части наших сил спастись от удара (при этих словах край её фиолетовой шестерни начинает дрожать тёмным оттенком. Большей части), это значит, нас осталось больше, мы можем просто прийти и посадить их на ножи. Я была уверена, что мы выдвигаемся немедленно, даже динамит взяла, но приказа всё нет… Что случилось, повелительница? Вы же Красный Палач, я уверена, вы уже прогреваете моторы наших боевых машин, чтобы закончить эту войну навсегда, ведь так?

Я чувствую в её голосе нажим и ярость. Она – одна из немногих красных, попавших под дружественный огонь. Я вывела почти все силы, кроме наводчиков, которые оставались в глубине города. Я не думала, что хоть кто-то из них уцелеет – и вот она здесь. Чего она хочет? Моих извинений? Не похоже. Она хочет еще больше жертв – почему? Сейчас, когда я так слаба, она превозносит меня за это чудовищное преступление. Почему?

- Можно рациональных предложений, Госпожа? Возле Фонтана отступавшие синие сплавились в мясную груду. Из них один всё еще жив, фиолетовый, вплавлен в трупы товарищей – давайте его раскопаем? Мы можем возить его на грузовике и подрывать мораль неприятеля.

Что ты нахрен такое? Впрочем, мне ли осуждать. Что бы пережить отравление Цветом, нужно сильно зациклиться на чем-то – отдать разъедающему токсину те части себя, которые обременяют, стать воплощением какой-то доминирующей черты. Вряд ли во время апокалипсиса эта черта будет хорошей. Но она может быть стержнем, за который психика удержится в трудное время.

Она подходит ко мне в упор. Я бы испугалась – но я хочу умереть, поэтому даже не отстраняюсь. Она улыбается, продолжая держать у единственного глаза прицел. В линзе отражается ядовито-фиолетовая радужка. Она протягивает руку, и кладёт её на мою ладонь. Медленно, один за другим она разжимает мои пальцы и вытаскивает из ладони револьвер.

- Здоровская штука, госпожа. Было бы нехорошо, попади она в плохие руки.

Резким движением она подносит ствол к линзе прицела испускает курок. Я не успеваю, да и не хочу ничего делать. Раздаётся глухой щелчок. Выстрела не происходит. С разочарованием Алиса возвращает мне ствол.

- А еще Императрица! Должна нас беречь. Впрочем, мы тут все теперь… немного порченные, да? И револьвер у тебя говно. Когда будешь готова воевать – только свистни.

Я понимаю, что не могу прятаться от своих подданных вечно. Мне снова, как тогда, вначале, стыдно показывать лицо – раньше после очередной неудачной попытки, теперь из-за этого.

Новая коробка на голове – новая жизнь. Я поднимаюсь наверх, к колокольне. Массы собравшихся шестерней рукоплещут, хотя я ничего еще не сказала. Я замечаю отколовшуюся группку фиолетовых бойцов – искалеченных, у многих нет конечностей, они сгрудились в кучу и, мрачно куря, следят за моими движениями. Алиса подбегает к своим и начинает взахлеб делиться впечатлениями обо мне с друзьями. Значит, фиолетовая фракция офицерства решает, как ко мне относится. Это всё очень мило – участвовать в их политической борьбе, заключать альянсы, переманивать на свою сторону… В жопу. Я должна отстроить то, что осталось, чтобы у неё был уютный дом, а потом лечь под нож Анны. В кои-то веки я буду улыбаться, пока она будет меня убивать. В кои-то веки я дам ей хоть какую-то перспективу, кроме смерти и мучений. Откашлявшись, я провозглашаю.

- Товарищи! Победили синих – победим и разруху. Не слушайте голосов поджигателей войны – зверь ранен и прячется в берлоге, настало мирное время, мы восстановим порядок и стабильность!

Я смотрю в окно и слышу грохот снарядов – где-то там в городе идут бои. Где-то там она идёт, убивая всех на своем пути, надеясь найти своего суженного – надеясь, как её учили, что появится тот самый мужчина, который избавит её от страданий. Добрый ли, злой – но это должен быть ОН. Они учат нас, что мы – не самодостаточны. Что мы не можем спасти себя сами. Сколько разрушенных альтернативных вселенных мне потребовалось, чтобы прийти к жестокой, примитивной мысли – спасти себя можешь только ты сама? Пусть даже это ты из другой вселенной. Я сжимаю в руках старую фотографию. На ней я, времен, когда мы с Автором сражались. Точно так же, как ты сейчас, дорогая. Я была юна и наивна – мне казалось, что, если мы ссоримся с хозяином – значит, я что-то сделала не так. Что я была плохой девочкой, и заслуживаю наказания. У меня не было друзей – только подчиненные, которые умирали у меня на руках. Равнодушно трещащий телевизор документировал мою безнадёжную схватку за жизнь. И потом я уцелела – а значит, должна спасти других таких же, как я. Что я вынесла из этого опыта? Что я могу сказать другой себе, когда встречу ее? Я задавалась этим вопросом много раз. Разворачивая перед собой полотно временных веток, в каждой из которых меня калечат, меня бросают, меня убивают.

Всё это время я считала, что, если страдать буду только я – это допустимо. Нельзя втягивать других в свои проблемы – говорили они. Знай свое место – говорили они. И раз за разом я оказывалась в тупике. Раз за разом у меня перед глазами стоит её заплаканное лицо. И я спускаю курок. Снова. И снова. Я наконец поняла, что ради своего счастья надо наступать другим на горло. Единственный раз, когда у меня получилось зайти так далеко – когда я сбросила бомбу на этот проклятый город. Значит, я поступаю правильно.

Я вздрагиваю от дребезга телефона. Откуда он тут взялся? Древний, дисковый, с облупившейся красной краской. Разумеется – красный телефон. Я снимаю трубку.

- Алло, Саша? Потрудись объяснить, какого хрена ты делаешь?

- Здравствуй, дорогой.

- Эти люди реально чувствуют боль, представляешь? Я не знаю,что ты натворила, но это уже чересчур…

- Я знаю.

В трубке повисает тишина.

- Ты… Заходишь слишком далеко.

- Я знаю. Я ставлю всё на кон. Стас подчинится нам. Я отдам Ане корону, и пусть правит единолично – для себя. Как она хочет.

- Ты понимаешь, что он пизданётся? В смысле, еще больше?

Я пожимаю плечами. Всегда есть этот «кто-то», кому будет плохо, если хорошо тебе.

- Я понимаю, дорогой.

- И что мне прикажешь делать? Воевать с тобой?

- Да, милый. Как в старые добрые времена.

Прежде чем он успевает возразить, я кладу трубку. Дипломатические помехи.