С водкой дела идут гораздо веселее. Уходит социальная тревожность,развязывается язык, ты начинаешь искренне любить собеседника  – и зачем вообще трезветь? Вы проходите типичные этапы застольной беседы – ты говоришь о политике, он о том, какие пидорасы администрация, что до сих пор не сделали пандус в вашей больнице. Ты в очередной раз предлагаешь ему помириться с отцом, он в очередной раз по-дружески шлет тебя далеко. Изящная шапочка из фольги сползает ему на лоб, прикрывая разгоряченную, красную от водки рожу.

- Щас шутку выдам. Слушай, – подготавливает он тебя. Ты сама внимательность. - Разговаривают врач приемного покоя спинальной клиники и директор магазина спорттоваров: – Сколько вы продали сегодня мотоциклов? – Четыре. – Значит, один где-то еще катается.

Шутка заканчивается, он смотрит на тебя с открытым ртом,ожидая реакции. Ты неловко смеешься и он присоединяется, хрипло, как-то больно хохочет. В этот момент вы синхронизируетесь – он сосредотачивает взгляд на тебе и протягивает через стол ладонь. Ты, не раздумывая, ее пожимаешь.

- Спасибо, брат, – говорит он пьяно-надрывным тоном, – что тусишь со мной. У меня же кроме тебя никого нет… - Эта мысль погружает его в печаль, из которой он стремительно выходит, резким движением придвинувшись к тебе и поцеловав в щеку. Ну и пьянь.

- Да лан, да чё ты… - смущенно бормочешь ты, переворачивая стопку.

- Сирота я стал… Никого не осталось, кабы не ты, да не мама твоя совсем бы сгинул, – продолжает он проникновенно, – коллеги шарахаются, говорят, сумасшедший калека… Но ты-то мне веришь? – он с надеждой заглядывает тебе в глаза. Ты пожимаешь плечами, стараясь сделать это скорее утвердительно.

- Вот, смотри, – он достает откуда-то из кармана исписанный пометками распечатанный лист А4, – меня обещали сделать председателем филиала Комитета у нас в Порту, представляешь? Всем нашим из Москвы схемы прислали, они с типографией договорились, печатают, распространяют.

Он достает один за другим листы с распечатанными схемами, но текст у тебя перед глазами превращается в кашу, да и разговоры о мазерах и эмиттерах тебя не особо вдохновляют – все это ты слышишь далеко не в первый раз.

- Сосед мой, он точно с ними, – заговорчески говорит Винт, выливая остатки пойла мимо стопки, – я уже и в милицию писал, и в КГБ, и администрации… И наши там, в Столице, тоже пишут. Мы добьемся! – он бьет кулаком по столу, и ты вздрагиваешь от неожиданности, – вот соберу я свой детектор, тогда они все увидят. Они увидят! – он переходит на крик и долбит кулаком по столу, отчего часть посуды валится на пол.

Со своим детектором Винт носится последние месяца три и рассказами о нем уже протер тебе в мозгу мозоль. Еще после перелома он стал рассказывать окружающим о голосах в голове – чем распугал оставшихся друзей и сильно обеспокоил родителей и вас с матерью. В осажденном городе педиатра или психолога было не достать,  а хирург,который с ним работал, пожимал плечами и говорил, что это стресс от перелома и пройдет. Но это не прошло. Со временем голоса стали приобретать религиозную окраску – Винт стал утверждать, что с ним говорит сама Богиня, а голос Сатаны ему посылают его агенты через сложную систему излучателей. Твоя мама украдкой плакала о нем, пока он спал в соседней комнате, а ты сидел рядом и смущенно гладил ее по плечу.

- Как же так, такой умный мальчик, за что ему это… Маменьки нет, отец воюет, а я не знаю, как ему помочь, к психиатру не идет, упирается, что ж я его насильно потащу?..

С психиатром вы тянули до последнего – все-таки, как и все евразийцы, психиатрии вы боитесь, и отдавать на растерзание врачу ребенка было страшно. Но даже когда отдали, не помогло – Винт просто провозгласил его слугой Сатаны и еще больше утвердился в своих воззрениях. В какой-то момент ты просто занял вежливо-нейтральную позицию и в качестве дружеской услуги выслушивал его разоблачительные тирады, а Винт, оскорбленный тем, что ему никто не верит, нашел через интернет единомышленников в Столице и посвятил себя какой-то заумной инженерии с целью «всем им доказать».

Ты бежишь по деревне, погруженной в туманную дымку, за гигантской зеленой рыбиной. У нее есть ответы, ты знаешь точно – проходящие мимо селяне шарахаются от тебя, ты едва не сворачиваешь шею, оступившись на кочке – а рыба все отдаляется, улетает в верхние планы атмосферы. Внезапно сюрреалистичность происходящего настигает тебя – и ты чисто рефлекторно смотришь на руку – твои пальцы покачиваются, как трава на ветру. Раз, два, три… Шесть? Теперь семь. Стоп.

Внезапное осознание накрывает тебя и заставляет прекратить бессмысленный бег – ты же во сне. Остановившись, ты оглядываешься. Равнодушные прежде персонажи сна, заподозрив, что ты осознаешься, тут же бегут к тебе и начинают одновременно что-то тебе говорить, пытаясь перегрузить твое восприятие и вынудить вывалиться из сна.

– Стоп. Стоп. Заткнитесь – бормочешь ты, схватившись за голову, пытаясь пересилить многоголосый гомон набежавших прохожих – я должен был… Должен был… – ты силишься вспомнить свой план на случай, если ты снова осознаешься во сне. Кажется, ты хотел с кем-то встретиться. Встретиться… С девушкой, да, точно. Приложив ментальное усилие, ты материализуешь ее перед собой. Странно, раньше она выглядела по-другому. Если задуматься, каждый раз, когда вы встречаетесь, она выглядит по-разному, но ты точно уверен, что это один и тот же персонаж. Воплотившись из пустоты, девушка ошарашено осматривается, замечает тебя и в ужасе отшатывается, порываясь сбежать.

Авторское пояснение:

… Мы сидели за столом – я, мама и мои родственники, и на столе лежал самый красивый пирог из всех, что я когда-либо видел. Оно светилось желтым ореолом и смотрело на меня, сияя. В нём было ни страха, ни боли, ни подозрительности – только чистая, концентрированная радость бытия. В мою руку вложили нож. Твоя психика красива, - сказали мне самые близкие люди, – но она не подходит ни нам, ни им, – и многозначительно кивнули наверх, туда, где сидели те, кто решал, как нам жить. Нам нужно, чтобы ты отсекал лишнее, тогда мы будем любить тебя больше. Маленькими дрожащими детскими пальцами я обхватил рукоятку ножа и вонзил его в край пирога. Оно закричало, его поверхность подернулась и затянулась кроваво-красной пеленой. Я хотел отдернуть руку, но услышал отовсюду «теперь ты ведешь себя как настоящий мужчина». Режь. С тех пор я стал резать. Сейчас, когда в других странах об этом много говорят, мы можем сказать, что мне задали направление гендерного развития. Тогда же это казалось сумбурными тычками из стороны в сторону – носи это и не играй в то, веди себя так и не проявляй эмоции там, где не принято. Если следовать этим правилам, ты получишь пряник, если нет – удар. Эта система настолько универсальна и встроена в процесс нашего взросления, что не вызывала вопросов пугающе долго. В зависимости от встроенного от рождения набора гениталий клетки кластера-страны будут толкать тебя развиваться в нужном им русле, и у тебя не будет рефлексивного аппарата, который остановит тебя и спросит – действительно ли я выбираю синее, а не розовое или мне не дают выбора? Пока клеточка человека развивается в обществе, ее бомбардируют канонами и сигналами поведения, веры, мировоззрения. Твоя культура стара, ей не понравится, если ты сделаешь так, как полагается другому полу. Твоих дедов за это избивали, родителей насиловали психически, а тебя будут просто презирать – неужели ты после этого будешь иметь наглость жаловаться? Конечно, нет.

Внезапно тебя вырывает из небытия, и ты оказываешься на краю какой-то деревни. Оглядевшись, ты обнаруживаешь перед собой Стаса. Твоей первой реакцией становится попытка сбежать – но отбежав на пару метров, ты замечаешь, что он безоружен, а в его глазах читается проблеск осознанности. Выдохнув, ты вновь подходишь к нему, взмахом руки разметав сбежавшиеся оболочки персонажей.

- Ты что-нибудь помнишь? – спрашиваешь ты с надеждой.

- Да, мы с тобой уже встречались… Ты говорила в тебя не стрелять, – с большими паузами произносит он, нахмурившись, с трудом извлекая из себя воспоминания.

И это всё? – на тебя наваливается разочарование. Все эти годы ты пыталась ему донести… Соберись.

- Мы с тобой знакомы всю жизнь. Я – часть тебя, которую ты отвергаешь. Мы воюем уже много лет. Я пытаюсь это закончить, но ты… Ты просто не помнишь, – в твоем голосе прорывается отчаяние, но ты вновь берешь себя в руки. – Все эти руины, в которых мы сражаемся – это и есть твое сознание. Ты болен. Ты воюешь сам с собой. Тебя расщепило.

Расщепление. Ты произносила это слово уже много раз.Расщепило. Расщепленное сознание. Шизоидность.

- Ты же был у врача. Почему ты не стал принимать таблетки?Почему ты забил? Пожалуйста, ради нас, лечись, мы еще можем все исправить. Пожалуйста, отнесись к этому серьезно, у тебя много психических проблем, да, ты мужчина и стесняешься это признавать, но ты так убьешь нас обоих. Пожалуйста… - под конец ты уже шепчешь. Он забыл, как поддерживать себя в мире сна – и растерял осознанность. Его глаза подергиваются дымкой, он снимает с плеча материализовавшуюся винтовку. Ты слышишь хруст затвора.

- Нет, пожалуйста… Только не снова, – ты отступаешь от него шаг за шагом, спотыкаешься, падаешь на спину. Только не снова, пожалуйста. Ты так устала…

Твое пробуждение трудно назвать приятным – ноющая боль в голове, грязный снег. Ты собираешь себя с земли. Как ты здесь оказался… Опять? Это все тот же знакомый переулок. Чем закончились ваши с Винтом посиделки, ты не помнишь, но тебе чертовски холодно. Пытаясь не обращать внимания на дискомфорт, ты пытаешься вспомнить ускользающий сон. Тебе снилось что-то очень важное. Там снова была эта девушка, она что-то говорила… Что-то про лечение. Ты пожимаешь плечами – это то, что ты получаешь, забивая заниматься осознанными сновидениями. Кто знает, какие истины пыталось открыть тебе подсознание. Возвращаться к Винту ты не хочешь – скорее всего, он тоже лежит в отрубе и просто не откроет тебе – поэтому ты направляешься к его батеньке. Направляться надо срочно, потому что пальцев ног ты уже не чувствуешь. Стряхивая с себя снег и ежась на холоде, ты собираешься отчаливать, но вдруг обнаруживаешь в грязи зажженную сигарету. Это твоя?.. Ты не помнишь. Тебе наплевать на приличия, поэтому ты подбираешь сижку с земли, для вида отряхиваешь ее и засовываешь в рот. Теперь – в путь.