- Ты забыл тапочки надеть, – радует тебя Винт социальным обязательством, едва ты переступаешь порог ванной. Ситуация обостряется после тщательной оценки принесенного аксессуара. Разумеется, они розовые. Твоя мужественность возмущена и кричит, что ты никогда не отмоешься от этого позора, но социальная тревожность шепчет, что легче проглотить пилюлю и не вступать в конфликт. Попав в дурацкое положение, ты первым делом делаешь проверку на реальность – достаешь свою пятерню и таращишься на нее несколько секунд. Пересчитав пальцы – да, их действительно пять – ты убеждаешься, что ты не во сне и не можешь улететь  от конфликта,выйдя в окно. Проверки на реальность – базовая техника для осознания себя во сне, но ты ее используешь в ситуациях, когда происходит что-то неприятное, надеясь изящно выйти из положения. Не вышло.

- Они бабские, я их надевать не буду, – бурчишь ты. Маскулинность превыше всего. Далее около пяти минут вы препираетесь из-за цвета тапочек, а ты думаешь, что живешь достойную жизнь и что тебе будет рассказать потомкам о том, чем ты занимался, пока был молод.

- Ну, других у меня нет, – после сосредоточенной перепалки разводит руками твой друг. Пять минут социального стыда потрачены впустую, ты надеваешь тапки и чувствуешь себя отвратительно. Girl power.

Посрамленный, ты усаживаешься во главе праздничного стола,как почетный и единственный гость. За тобой громоздится импровизированный красный угол, еретическая православная икона, дополненная, за недостатком  у владельца страха божьего, рождественской свечкой с пожеланием счастливого католического рождества. Составленный наскоро рождественский стол радует тебя бадьей оставшейся с нового года оливьехи, шампусиком с ананасами и креветочкой. Из включенного где-то магнитофона раздаются баптистские рождественские гимны. Смешение христианств на единицу площади оказывается слишком сильным для тебя – из центра стола на тебя лукаво поглядывает советское шампанское, - и ты снова украдкой пересчитываешь пальцы руки. Винт, тем временем, крякнув, поднимает чашу и провозглашает тост:

- Давай выпьем в честь сына, которого подарила нам великая Мать, – он делает жест бокалом в сторону своей богини. Ты пожимаешь плечами. Винт несколько агрессивен в своей миссионерской деятельности, но, черт возьми, где еще ты перехватишь шампусика с ананасом. В ближайшие десять минут ты вспоминаешь, почему к нему не ходишь – его тост быстро перерастает в проповедь о страхе перед Господом и путях спасения. Божественные дела тебя волнуют мало - ты в Бога не веришь, но уверен, что если он существует, то у него есть чувство юмора, раз он породил тебя. Рай тебе точно не светит, а ему, пожалуй – он же калека. Твое отношение к человеку, как всегда, мечется между ненавистью и раскаянием. С одной стороны, ты по умолчанию ненавидишь людей – не в идейном плане, ты не мизантроп, просто они тебя пугают, даже те, которых ты хорошо знаешь – как Винта.

Ты представляешь, как этот случайный хомо сапиенс внезапно хватает стул и сносит тебе пол-башки. Ты часто обращаешься к подобным сюжетам в разговорах с людьми – они дают тебе ложное чувство готовности к неожиданностям. Дальше твой мыслепоток переходит на то, как ты беден и жалок, что не можешь себе позволить ананасик. Это же считается мерилом успешных людей? Кто знает. Что бы как-то канализировать нарастающую от взаимодействия с человеком неприязнь ты вспоминаешь, за что Винт получил свою кличку: «На хитрую жопу есть член с винтом,» - обронил кто-то из ваших знакомых, услышав, что он сломал позвоночник. Довольно злая вещь, обращенная в прозвище, превратилась в несмываемую кличку. Воспоминание об этом качает маятник в обратную сторону – теперь ты испытываешь вину за то, что думаешь так плохо о человеке, пригласившем тебя в свой дом в свой праздник. Ты зажевываешь кислую рожу ананасом, чтобы не палиться. Тебя посещает мысль, что испытывать ненависть и страх перед всеми людьми, включая стариков и детей, нездорово, но ты гонишь её от себя. Фоном хозяин дома вещает про фигурное катание и то, как в этом сезоне нашей сборной везет. Надо же, какая ирония, ходить не может, а за конькобежцами следит. Эту мысль ты тоже гонишь, потому что вина никуда не исчезла. К счастью, твоему «собеседнику» слушатели особо не нужны, и вдохновленный собственной речью, он режет правду-матку о том, как далеко продвинулся наш спорт и пределы возможностей человека. Подняв руку, ты прерываешь его, найдя простое решение социальному дискомфорту:

С водкой дела идут гораздо веселее. Уходит социальная тревожность,развязывается язык, ты начинаешь искренне любить собеседника  – и зачем вообще трезветь? Вы проходите типичные этапы застольной беседы – ты говоришь о политике, он о том, какие пидорасы администрация, что до сих пор не сделали пандус в вашей больнице. Ты в очередной раз предлагаешь ему помириться с отцом, он в очередной раз по-дружески шлет тебя далеко. Изящная шапочка из фольги сползает ему на лоб, прикрывая разгоряченную, красную от водки рожу.

- Щас шутку выдам. Слушай, – подготавливает он тебя. Ты сама внимательность. - Разговаривают врач приемного покоя спинальной клиники и директор магазина спорттоваров: – Сколько вы продали сегодня мотоциклов? – Четыре. – Значит, один где-то еще катается.

Шутка заканчивается, он смотрит на тебя с открытым ртом,ожидая реакции. Ты неловко смеешься и он присоединяется, хрипло, как-то больно хохочет. В этот момент вы синхронизируетесь – он сосредотачивает взгляд на тебе и протягивает через стол ладонь. Ты, не раздумывая, ее пожимаешь.

- Спасибо, брат, – говорит он пьяно-надрывным тоном, – что тусишь со мной. У меня же кроме тебя никого нет… - Эта мысль погружает его в печаль, из которой он стремительно выходит, резким движением придвинувшись к тебе и поцеловав в щеку. Ну и пьянь.

- Да лан, да чё ты… - смущенно бормочешь ты, переворачивая стопку.

- Сирота я стал… Никого не осталось, кабы не ты, да не мама твоя совсем бы сгинул, – продолжает он проникновенно, – коллеги шарахаются, говорят, сумасшедший калека… Но ты-то мне веришь? – он с надеждой заглядывает тебе в глаза. Ты пожимаешь плечами, стараясь сделать это скорее утвердительно.

- Вот, смотри, – он достает откуда-то из кармана исписанный пометками распечатанный лист А4, – меня обещали сделать председателем филиала Комитета у нас в Порту, представляешь? Всем нашим из Москвы схемы прислали, они с типографией договорились, печатают, распространяют.

Он достает один за другим листы с распечатанными схемами, но текст у тебя перед глазами превращается в кашу, да и разговоры о мазерах и эмиттерах тебя не особо вдохновляют – все это ты слышишь далеко не в первый раз.

- Сосед мой, он точно с ними, – заговорчески говорит Винт, выливая остатки пойла мимо стопки, – я уже и в милицию писал, и в КГБ, и администрации… И наши там, в Столице, тоже пишут. Мы добьемся! – он бьет кулаком по столу, и ты вздрагиваешь от неожиданности, – вот соберу я свой детектор, тогда они все увидят. Они увидят! – он переходит на крик и долбит кулаком по столу, отчего часть посуды валится на пол.

Со своим детектором Винт носится последние месяца три и рассказами о нем уже протер тебе в мозгу мозоль. Еще после перелома он стал рассказывать окружающим о голосах в голове – чем распугал оставшихся друзей и сильно обеспокоил родителей и вас с матерью. В осажденном городе педиатра или психолога было не достать,  а хирург,который с ним работал, пожимал плечами и говорил, что это стресс от перелома и пройдет. Но это не прошло. Со временем голоса стали приобретать религиозную окраску – Винт стал утверждать, что с ним говорит сама Богиня, а голос Сатаны ему посылают его агенты через сложную систему излучателей. Твоя мама украдкой плакала о нем, пока он спал в соседней комнате, а ты сидел рядом и смущенно гладил ее по плечу.

- Как же так, такой умный мальчик, за что ему это… Маменьки нет, отец воюет, а я не знаю, как ему помочь, к психиатру не идет, упирается, что ж я его насильно потащу?..

С психиатром вы тянули до последнего – все-таки, как и все евразийцы, психиатрии вы боитесь, и отдавать на растерзание врачу ребенка было страшно. Но даже когда отдали, не помогло – Винт просто провозгласил его слугой Сатаны и еще больше утвердился в своих воззрениях. В какой-то момент ты просто занял вежливо-нейтральную позицию и в качестве дружеской услуги выслушивал его разоблачительные тирады, а Винт, оскорбленный тем, что ему никто не верит, нашел через интернет единомышленников в Столице и посвятил себя какой-то заумной инженерии с целью «всем им доказать».

Ты бежишь по деревне, погруженной в туманную дымку, за гигантской зеленой рыбиной. У нее есть ответы, ты знаешь точно – проходящие мимо селяне шарахаются от тебя, ты едва не сворачиваешь шею, оступившись на кочке – а рыба все отдаляется, улетает в верхние планы атмосферы. Внезапно сюрреалистичность происходящего настигает тебя – и ты чисто рефлекторно смотришь на руку – твои пальцы покачиваются, как трава на ветру. Раз, два, три… Шесть? Теперь семь. Стоп.

Внезапное осознание накрывает тебя и заставляет прекратить бессмысленный бег – ты же во сне. Остановившись, ты оглядываешься. Равнодушные прежде персонажи сна, заподозрив, что ты осознаешься, тут же бегут к тебе и начинают одновременно что-то тебе говорить, пытаясь перегрузить твое восприятие и вынудить вывалиться из сна.

– Стоп. Стоп. Заткнитесь – бормочешь ты, схватившись за голову, пытаясь пересилить многоголосый гомон набежавших прохожих – я должен был… Должен был… – ты силишься вспомнить свой план на случай, если ты снова осознаешься во сне. Кажется, ты хотел с кем-то встретиться. Встретиться… С девушкой, да, точно. Приложив ментальное усилие, ты материализуешь ее перед собой. Странно, раньше она выглядела по-другому. Если задуматься, каждый раз, когда вы встречаетесь, она выглядит по-разному, но ты точно уверен, что это один и тот же персонаж. Воплотившись из пустоты, девушка ошарашено осматривается, замечает тебя и в ужасе отшатывается, порываясь сбежать.

Авторское пояснение:

… Мы сидели за столом – я, мама и мои родственники, и на столе лежал самый красивый пирог из всех, что я когда-либо видел. Оно светилось желтым ореолом и смотрело на меня, сияя. В нём было ни страха, ни боли, ни подозрительности – только чистая, концентрированная радость бытия. В мою руку вложили нож. Твоя психика красива, - сказали мне самые близкие люди, – но она не подходит ни нам, ни им, – и многозначительно кивнули наверх, туда, где сидели те, кто решал, как нам жить. Нам нужно, чтобы ты отсекал лишнее, тогда мы будем любить тебя больше. Маленькими дрожащими детскими пальцами я обхватил рукоятку ножа и вонзил его в край пирога. Оно закричало, его поверхность подернулась и затянулась кроваво-красной пеленой. Я хотел отдернуть руку, но услышал отовсюду «теперь ты ведешь себя как настоящий мужчина». Режь. С тех пор я стал резать. Сейчас, когда в других странах об этом много говорят, мы можем сказать, что мне задали направление гендерного развития. Тогда же это казалось сумбурными тычками из стороны в сторону – носи это и не играй в то, веди себя так и не проявляй эмоции там, где не принято. Если следовать этим правилам, ты получишь пряник, если нет – удар. Эта система настолько универсальна и встроена в процесс нашего взросления, что не вызывала вопросов пугающе долго. В зависимости от встроенного от рождения набора гениталий клетки кластера-страны будут толкать тебя развиваться в нужном им русле, и у тебя не будет рефлексивного аппарата, который остановит тебя и спросит – действительно ли я выбираю синее, а не розовое или мне не дают выбора? Пока клеточка человека развивается в обществе, ее бомбардируют канонами и сигналами поведения, веры, мировоззрения. Твоя культура стара, ей не понравится, если ты сделаешь так, как полагается другому полу. Твоих дедов за это избивали, родителей насиловали психически, а тебя будут просто презирать – неужели ты после этого будешь иметь наглость жаловаться? Конечно, нет.