Молитва Нищенствующих Рыцарей

ВМ АСРА, ВМ ИТТМ

ЙИСУН ПАТТМ АТТРА АМ

АУН ВС УТТР

АУН ВС ЙА

ЙТТР АМ!

АТОМУС УНСМ

ВМ ИТТР А ВСК ПРЕТ

ЙИСУН АТУН!

Небу

И другой стороне, что не небо

ЙИСУН – Вселенский Владыка –

Ничем не правил тогда

И ничем не правит сейчас, 

Вот парадокс!

Мы должны беспрестанно искать спасения и совершенства делением

Найдите небо жестокостью

Хвала ЙИСУНУ!

- третий Средний Хим, переписан из Песни Возможного и переведен с ВМ (Вселенского Метапостоянного)

Прим уходит из отцовского дома

Из Песни Возможного

Однажды Лорд Ханса пришел к многоцветному Акароту в зал пустоты и песен, где проводились лунаночные празднования. Там был великий пир, длившийся больше двух недель, в пылу философской дискуссии с Акаротом Лорд Ханса совершил вопиющий поступок: позволил дыму от его трубки подняться и осквернить все-ветер, который пронизывал этот дом и заполнял дороги бездны. Разгоряченный вином Акарот так разгневался, что подчинил своей воле пятьдесят ветров и одним ударом своего боевого веера сразу же убил Хансу, не испытав при этом ни малейшего сожаления. Позже, он сильно раскаивался о содеянном поступке, ибо убил очень уважаемого человека, но все были согласны, что Лорд Ханса совершил тяжкое преступление.

Когда архонты Акарота узнали об этом преступлении, они схватили остывающее тело Лорда Хансы и сквозь бездну отправились к его имению, прибыв туда, они убили множество слуг и раскроили черепа множеству вассалов Лорда Хансы. А затем обрушили огонь и молнии на его земли. И когда они разрушили дом железных гвоздей, они нашли внутри невинную и сияющую дочь Хансы, которая, как и всегда, готовила в это время ужин для своего отца. «Смотрите, - сказал Раскалывающий Скалы Гром, старший среди вассалов Акарота, - это же та служанка либо дочь, что он превратил в свою рабыню. До чего же жалкое и ничтожное создание!» Они накинулись на Прим и срезали ее прекрасные локоны и грубо потребовали проявить гостеприимность и принести им черного хлеба и спиртного, но Прим отказалась. «Собака! - сказали они, - собачьей дочери - собачья жизнь!» И они бросили перед ней изуродованное тело ее отца и со смехом оставили ее среди опустошенных дымящихся руин отцовского имения. Позже Акарот узнал о том, что они наделали, и был в ужасной ярости, ибо Ханса был великим мудрецом. Акарот привязал их к свежующему древу, которое простиралось по семи углам мультивселенной, и обрушил на них огонь и молнии, как они обрушили на дом Хансы, и все были согласны, что это справедливо.

Прим была подавлена, но не плакала, ибо не было лучшей дочери. Она подняла свой плащ, велу и славный нож, и ей стало немного лучше; она нанесла пепел отцовского дома на лицо и тело, как было принято, и ей стало немного лучше; она завернула в льняную пелену бедное тело своего отца, и ей стало немного лучше. Она приготовилась отправиться в путь, но никогда прежде она не покидала дома, и эта мысль ужаснула ее, так что она взяла железный гвоздь с дымящихся руин и положила его в карман. Утешенная таким образом, она закинула тело отца на свою маленькую спину и отправилась по дороге Правящего Короля, который семь раз пронзил бездну и Колесо, и стала искать место, где похоронить отца.

Вскоре она вышла на огромное поле, земля там была усеяна останками людей и наполнена их кровью, невероятная жестокость оставила здесь свой след. Дрожь земли, падальщики, кружащие в небе, воздух, наполненный ужасным зловонием, напугали и заставили Прим сжать в руках славный нож. И увидела она дьявола, он уселся на покойника и принялся пожирать его глаза: «Берегись, трусиха, - сказал дьявол, - ибо здесь бьются великие владыки». 

Так и было, Прим узрела битву столь жестокую, что земля и небо трещали от ее шума. Боги Сивран и Огам-ам приняли свои боевые обличия и вели армии в бой. В пылу сражения Боги сметали полчища людей и табуны коней, земля дребезжала и трещала, в воздухе витала почти осязаемая жестокость. Сердце Прим замерло от страха, но она сжала железный гвоздь в кармане и тихо сказала: «Великие владыки, где мне похоронить своего отца?» Она повторяла это снова и снова, ибо голос ее был слаб и терялся среди яростной какофонии. 

«Что это за уродливая, измазанная пеплом букашка?» –  прорычал Огам, как только заметил ее, закипая от ярости и извергая пламя из пупа.

«Я Ханса Примпийят, маленькая Прим, возможно, вы помните меня как дочь великого человека», - сказала Прим тихим голосом, и оба Бога прекратили свои распри и обратились к ней, ибо сжалились они, увидев, что изувеченная ноша у нее на спине была мастером Хансой. Прим отступила, но ее вопрос был стоящим, и оба Бога присели его обдумать, в то время как дымящаяся кровь капала из их ран, а армии продолжали бой.

«Похорони его на поле боя», - спустя некоторое время велел Сивран, - ибо тогда его смерть будет смертью завоевателя, праведной смертью славы и борьбы».

«Похорони его на поле боя», - взревел Огам, и расплавленная сталь стекала у него изо рта, - ибо это не слабая женская смерть, могучее тело Хансы заслуживает, чтобы его почитали!»

И оба Бога вернулись к своей смертельной ссоре. Прим подумала минуту и решила выполнить их приказание, несмотря на то, что не раз ее ранили пролетающие стрелы и камни, ибо, хоть совет владык был благоразумным, они впали в боевое неистовство, и не было им дела до крохотных существ. 

Прим вернулась на дорогу, перевязала кровоточащие раны и уснула, потому что она была утомлена, но не прошло и дня, как она услышала хриплый голос своего мертвого отца. «Какой шум! - сказал он, - я едва могу уснуть из-за этого грохота! Что за ужасная дочь похоронила меня в этом сумасшедшем доме!» Прим снова вернулась на поле битвы, в ее сердце было противоречивое чувство страха, смешанное с покорностью, под градом стрел, среди изувеченных трупов, она выкопала тело своего отца.

Уставшая и покрытая грязью Прим опять отправилась в путь. Она шла много дней, ее прекрасная вела истрепалась, ее платье стало рваным, ее обувь износилась, а ее спина болела. Межпространственные ветры хлестали ее, земля предала ее, и она возненавидела сам воздух. В конце концов, она подошла к месту, где дорога встретила пустоту, и там увидела ангела 7 Звук Чистой Воды в Роще, который остановил ее. «Путница, - сказал ангел средним голосом, - ты выглядишь больной и усталой. Леди Прави отдыхает неподалеку отсюда. Пожалуйста, посети ее». Прим неохотно послушалась, ибо грязь и боль утомили ее, и зашагала к роще белого стекла на своих распухших ногах.

Там, на колышущихся просторах застывшего пространства, леди Прави устроилась на возвышении со всей своей свитой вокруг. Ее скальп был отполирован и намаслен, ее пальцы были ловкие и изящные, ее левая половина пела песнь о любви, правая – о тоске, а ее расщелина была прекрасной и нежной. Служители разжигали ароматные благовония, играли музыку и обнажали груди перед студящей бесконечностью, и зрелище было воистину потрясающее. Прим пронизывал страх, но она сжала гвоздь в кармане и подошла.

«Что за грязное бродячее создание оскверняет своим присутствием мой отдых», - сказала правая половина Прави, а левая сделала легкое движение пресечения, и музыка остановилась. «Это я, - сказала своим тихим голосом Прим, - сирота Хансы». Несмотря на тщеславие и эгоистичность, душа Прави тоже была несчастной и измученной, и она сжалилась над Прим с ее жуткой ношей. Служители перевязали Прим ноги и смазали их маслом, нежно пели, чтобы заглушить ее боль, и нашли свежие пелена для Лорда Хансы, однако они не дали ей ни хлеба, ни спиртного, и не лечили ее раны, ибо боялись нечистоты. «Великая Госпожа Удовольствий и Наслаждений, - сказала Прим тихим голосом, - где мне похоронить моего отца?» 

«Похорони его на прекрасном поле, - сказала левая половина Прави, - там он будет покоиться в свете и тишине, окруженный теплом, и отдыхать среди красоты и мира, ибо среди всего сущего это самое лучшее. Я знаю». И правая ее половина провозгласила, что это хорошо, и она призвала своих служителей смазать ее шелковистую плоть и принести ей фрукты.

Прим задумалась на мгновение и решила сделать, как велела Прави. Когда все было готово, она снова отправилась в путь и легла спать, ибо очень устала и испытывала сильную боль. Однако не прошло и дня, как она услышала голос своего мертвого отца: «Какая оглушительная тишина! – хрипел он, - что за омерзительная, вгоняющая в сон слащавость? Какое безвкусное и подавляющее место, чтобы похоронить такого великого человека, как я! Что за нерадивая дочь поступит так с отцом?» И Прим вернулась, ее обувь развалилась на куски, и Прим пошла по дороге босиком со своей гниющей ношей.

Измученная и измазанная грязью и пеплом Прим странствовала много дней, дорога истязала ее каждую минуту, очерняла ее босые ноги кровью и мозолями. И вот ее остановили несколько рыцарей из ордена Сапсана во время десятилетнего дозора, когда они наткнулись на ее грязную и ковыляющую фигуру. 

«Стой, -  заговорил первый рыцарь, - путник, дорога скоро поглотит тебя. Здесь рядом зал речей ЙИСУНА».

«Там большое собрание, - сказал второй рыцарь, - проси помощи или крова, незнакомка, у собравшихся там, ибо дальше мы тебя не пропустим». 

Прим схватила свой нож, но была слишком слаба, чтобы драться. Она боялась войти в этот зал, потому что знала, что ее ужасный вид, несомненно, оскорбит товарищей ее отца и навлечет на нее их гнев. Но она сжала свой железный гвоздь, и уверенность наполнила силами её потрескавшиеся и кровоточащие ноги, и она пошла дальше. 

Зал речей ЙИСУНА был полон света и звуков, его оперенные своды блистали золотом и отливали янтарем от тепла внутри. Как только Прим вошла, она увидела огромное количество лордов: кто-то был в обличии для речей, кто-то выглядел как величественные звери и птицы, кто-то был жаром или столпом камня, кто-то как большие темные клубящиеся облака, а кто-то растянул свои конечности по квантовым состояниям; другие же отдыхали, подобно лотосу, вероятно, после бурного веселья. Поднялся громкий крик, когда Прим появилась на пороге, ее ноги оставляли черные следы на позолоченной плитке, а грязь и пепел, запекшиеся на ее теле, оскверняли душистый воздух, и она была так сгорблена под тяжестью отцовского тела, что почти никто не узнал это истерзанное и сломленное существо. Боги, вопреки обычаям, почти изгнали ее, настолько омерзительным было ее присутствие, но Хет, хранитель, самая чуткая из них, не стала говорить с Прим грубо. «Это сирота Хансы, бедная и сломленная странница, которая была Прим, - отчитала она собравшихся, - позор до вашей глубины души!» Она ударила свои посохом о землю, и боги были пристыжены. Однако их настолько оттолкнуло то, насколько Прим стала ужасной, что они, дабы не приближаться самим, позвали слуг, которые снова перевязали ей ноги, и подали черный хлеб со спиртным, и замотали ей лицо и ободранную голову в повязки, чтобы боги могли на нее смотреть, и вежливо провели на авансцену. Для нее принесли вина, дабы прочистить горло, а для разлагающегося тела Хансы - свежие золотистые одеяния.

«Великие мастера, - прохрипела она тихим голосом, - где мне похоронить отца? Я искала и искала, но он по-прежнему не упокоится. Как я могу ему угодить?»

- Сожги его тело и освободи себя от этого бремени, - плюнула плачущая Аэсма, но Прим не могла этого сделать, ибо не было дочери лучше.

- Отдай его мне, - сказал раздутый Каон, - и я отнесу его в сады ЙИСУНА.

Но Прим увидела его жадную улыбку и схватила свой славный нож.

- Пусть он странствует по дороге, - сказал Педам, постукивая своим посохом, - чтобы его никогда не утомляло окружение. 

Но Прим возненавидела дорогу.

На этом они не закончили.

- Оставь его в глубоких горах, - проревел Йам высокий.

- Дай ему корону, чтобы он правил мертвыми, - сказал благородный Пайям.

- Сделай ему гроб из воздуха, чтобы пустота пронизывала его кости - сказала Овис, колеблясь между пятью состояниями времени.

- Дай ему серебряную посмертную маску, - сказала Ками, постукивая по грудной клетке и перебирая пальцами вереницу голов.

- Скорми его моим сыновьям, чтобы у них была новая жизнь, - сказал Бог Свиней.

- Сделай из его тела птиц, - сказала Войя, - маленьких птиц, чтобы они легко проходили через дыры во вселенной.

Их было все больше 00и больше. Прим не могла выполнить ничего из тех вещей, они только неустанно разрывали ей сердце, недовольство и беспокойство богов росло. Но время шло и, с облегчением, собравшиеся вывели Прим из теплого и светлого зала к жестокой ухабистой дороге и студеному утру, и Прим пошла дальше.

Постепенно Прим сгибалась все сильнее и сильнее, так и тело ее отца все вздувалось и распухало. Повязки на ее лице и ногах стали грязными, ее славный нож погнулся и затупился, и ее прекрасная вела порвалась. И все это время мертвый отец ругал ее. «Что за ужасное подобие дочери, - хрипел он, - до сих пор не похоронила меня! Что за ребячество, что за несостоятельность! Жизнь моей дочери стоит меньше, чем жизнь блохи! Лучше бы она покончила с собой, чем навлекла этот позор на мой несчастный труп! Она должна была умереть в том железном доме со мной, где ей и место!»

Со временем дорога изглодала ноги Прим, они слишком набухли от крови чтобы продолжать идти, и она начала ползти, словно зверь, и все, с кем она встречалась, сторонились ее и ужасались зловонием смерти.

В конце концов, Прим не выдержала, она уже не могла продолжать свой путь. Дабы исполнить последнюю волю отца, ибо не было дочери лучше, она настроила свой измученный разум только на одно – умереть в том железном доме, как приказал отец. Лапами, подобными рукам, она вырвала тот железный гвоздь из своего плаща и со свей силы вонзила его в грубую землю дороги. В одно мгновение со страшным стоном вокруг нее выросли ужасные зазубренные карнизы и балки, арки и углубления железного дома гвоздей. Все было так, как она помнила, даже ужин, который она готовила перед разрушением имения своего отца. Не переставая ползти, она сняла свой груз и потащила труп отца на трон и приготовилась умереть.

Но вдруг, в тот самый миг, Ханса Примпийят испытала самое не подобающее дочери чувство. Она увидела вечность, простирающуюся перед ней, рабскую вечность, уютную, знакомую и отвратительную вечность, ее гниющий труп, заботящийся об останках ее отца в этом ужасном поглощающем железном доме в совершенном, разлагающемся, дочернем послушании во веки веков. И она ощутила истинный страх. 

Она ползла из этого дома, с ужасающей ясностью, так быстро, как только ее окровавленные конечности позволяли ей, она перелезла через холодный черный порог подальше от тисков бесконечности. Но как только она это сделала, раздался звук, словно от захлопывающейся огромной гробницы, или падения большого камня, или звона большого колокола, с порывом и хлопком железный дом исчез, и от него не осталось ни следа во всем космосе. Внезапно Прим ощутила страх в десять раз сильнее, чем раньше, ибо все, чем она когда-либо дорожила и знала исчезло навсегда с тем домом, и остался только безжалостный и жадный незнакомец, имя которому Дорога, ее новый хозяин, более жестокий и безжалостный даже чем ее отец, и она свернулась в промокший клубок и издала ужасный пронзительный вопль, что расколол небеса и достиг даже архонтов, привязанных к свежующему древу. Большие грязные слезы полились из ее глаз и носа, и ее живот скрутило ужасными спазмами от боли и горя.

Бледное лицо предстало перед ней, и ее отчаяние вышибло из нее, словно огромным молотом. Перед ней была прекрасная незнакомка, легкая и высокая, с молочной кожей, худощавая, но с сияющими голосом и лицом. «Я знаю, кто ты, - сказала незнакомка тихим голосом, - ты Прим».

«Я была сиротой Хансы, рабыней Прим, - прохрипела Прим в ответ, - а теперь я никто, просто маленькое, грязное существо посреди огромной пустоты, в которой и умру».

«Нет, - сказала незнакомка, - ее ясный и четкий голос поразил Прим, - ты Прим, только Прим, и всегда будешь Прим». И Прим поняла, что своими слезами она сделала большой водоем и говорила со своим отражением. И она упала в тот мутный водоём, и он сразу стал кристально чистым, и Прим исторгла большой черный ком из самой своей глубины, и ледяные воды омыли и оскоблили ее тело, потоки ядовитой грязи и отчаяния были вымыты из ее ран, и кожа ее была излечена, и ее грязные одеяния были очищены, и приставшие к ней смерть и болезни ушли, и вышла она из водоема освеженной и энергичной. Ее спина выпрямилась, и теперь ее едва заботило тело ее отца и исчезающее эхо того железного дома. Воздух был весьма приятным и дорога, что раньше казалась жестокой, теперь словно сама стелилась под ноги, она стала, и у нее вырвался идеальный смех господства, и звенел он, как колокол, и тепло жизни кипело в ней, и дорога простиралась, и было это хорошо. 

Вот так Прим и ушла из отцовского дома.