←99/171→

Ты идешь по холодной улице. То ли раннее утро, то ли ночь, тыне знаешь. Ты просто хочешь перестать существовать – без боли, без агонии. Раз - и нету. Не тратить ничье время. Не вызывать раздражение и презрение у людей. Ты подходишь к заливу и опираешься локтями на ограду. Из порта выходят один за другим корабли, сопровождаемые грозно поворачивающимися орудиями береговой обороны. Такие приступы привычны для тебя – ты просто хочешь бежать от людей, чтобы не заслонять их взор своей жалкой фигурой. Как бы так исчезнуть, чтобы никто не заметил?..

Дальние окраины города озаряют вспышки разрывающихся снарядов. С запозданием до тебя доходит грохот. В детстве мама говорила приходить домой с улицы после третьего взрыва. Значит, обед. Кто знает, сколько сейчас времени.

Вместо прошедшей боли твою голову разъедают токсичные мысли. Я жру таблетки, а ведь их-то изготавливал, кто-то синтезировал в лаборатории вещества, водитель их вез, люди печатали деньги, на которые они куплены, а в итоге их потратили на меня. А ведь кому-то они могли помочь. Я стою на этой мостовой, изнашиваю камни своим весом, а без меня бы дольше прослужили. Я ношу эти шмотки, а кто-то сейчас умирает от холода, а их потратили на меня…

Ты погружаешься всё глубже. Даже воздух, кажется, оскверняется твоим дыханием. Как перестать быть?

Тебе никогда не хватало духу на суицид. Ты же тряпка. Суицид – это для уверенных в себе господ, которые могут принять окончательное решение и его исполнить.

Ты сдерживаешь наворачивающиеся слезы. Будь мужиком, держи свое слово. Выкуренный бычок обжигает губы. Терпи. Терпи боль. Терпи унижение. Терпи…

От самобичевания тебя отрывает телефонный звонок. Звонит Винт. Нет, дружище, больше я не буду тратить твое время. Ты сбрасываешь вызов. Видишь еще пять от Семёныча. Нехорошо заставлять старика волноваться. Еще будет переживать за тебя, бестолочь, у него сердце слабое, не дай бог помрет из-за такой дряни как ты…

Ты обрываешь мысленный монолог нажав на кнопку вызова. Это меньшее, что ты можешь сделать.

С третьей попытки тебе удается дозвонится. Взволнованный старческий голос радостно приветствует тебя:

- Стас, дорогой, спасибо, что позвонил! Как ты, родной?
Твои губы дрожат. Этому старому, брошенному человеку точно лучше от того, что ты существуешь.

- Спасибо… Да всё в порядке, я просто… Просто устал.

- Ну, ты не перетруждайся, дорогой. Я знаю, ты много работаешь… Ты у Алёши сейчас, да?

- Только вышел. Вам привет от него, – передача приветов всегда была для тебя загадочным социальным механизмом, который ты используешь только в этом конкретном случае. Врать нехорошо, но он знает, что ты врешь, и ты знаешь, что он знает, что ты врешь – не всё ли равно?

- Дааа. Спасибо. Рад, что вы двое в здравии. Будьте здоровы, живите богато, так они говорят?

Кто эти они, ты не знаешь, но старик довольно смеется после этих слов. Ты в кои-то веки чувствуешь себя нужным.

- Я… Я хотел спросить, – ты замечаешь, что хрипишь в трубку и откашливаешься, – мой отец… Какой он был в общении? Как он был с сослуживцами?

Семёныч некоторое время молчит, ты даже начинаешь думать, что вас разъединили. Но нет, он просто тщательно подбирал слова.

- Я понимаю, что тебя тревожит. Твой папа был человек с характером, конечно, сорвиголова еще тот. Но он очень тебя любил. Правда, Стас. Всегда хвастался, какой у него сын ответственный. Он бы тобой гордился, если бы был жив.

Ты сглатываешь и чувствуешь боль в пересохшем горле. Ты не плачешь, но твои руки дрожат. Ты не понимаешь своих эмоций, но знаешь, что где-то в глубине души сейчас ворочаются какие-то чувства. Ты хрипло говоришь в трубку «спасибо». Сколько лет нужно прожить, чтобы так понимать людей? С возрастом приходит мудрость.

- Я понимаю, Стас, что тебе тяжело сейчас, – раздается голос в трубке. Ты сейчас настолько далек от происходящего, что кажется, с тобой говорят с другой планеты, – и ты молодец, хорошо держишься. И за то, что нас с Алёшей не забываешь спасибо, ты верный товарищ. Ты не бойся, прорвёмся, всё будет хорошо.